[yuki-foxy]

это все вы виноваты, да-да-да, вы и ваше кимоно!!

- Ты снимался для женских журналов?

- Ты снимался для женских журналов?
Джехе привычно поджимает губы, готовый к любой подколке и издевательскому "бабааа" в свой адрес, но Енгук молчит, продолжая разглядывать фотографии на стенах. Молчит, трогает кончиком пальца и - Джехе не видит - улыбается восторженно.
- Тебе идет. Правда.
Джехе расслабляется и вытягивается на кровати, тоже начиная улыбаться.
Енгук ходит по его палате, ступая осторожно, тихо, потому что на дворе - ночь, и если кто их застукает, то проблем не оберешься. Ходит, разглядывает, а Джехе следит за ним полуприкрытыми глазами, из-под челки. Когда Енгук садится рядом на узкую, скрипучую кушетку, Джехе уже почти спит. Енгук гладит его по теплым волосам, проводит пальцами по скуле и линии шеи, а потом шепотом спрашивает:
- Ты там в кимоно, да?
- В кимоно, - кивает сонно Джехе, не открывая глаз.
- Ты самая настоящая гейша.
Джехе опять напрягается, а Енгук стремится побыстрее исправить ошибку:
- В смысле, красивый. Ужасно красивый. Правда. Ты же знаешь...
Джехе молчит, и Енгук вздыхает, ложится рядом и крепко обнимает модель со спины. Он и вправду тощий, уже даже скорее костлявый - с арматурой обниматься и то мягче бы было, но с недавних пор Енгук предпочитает арматуре Джехе, и это странно, пугающе и спасающе.
Они засыпают в обнимку, а утром Енгук уходит, неслышно ступая по липкому линолеуму дурацкими, порванными тапочками, напоследок укрыв Джехе своей толстовкой - под утро его всегда колотит от холода.

В лечебнице разрешены тихие хобби и времяпровождение. В игровой комнате можно и порисовать, и почитать, и еще всякой тупой ерундиной позаниматься - Енгук терпеть не может все эти кружки и обычно старается их избегать.
Но сегодня он пробирается в игровую комнату, жутко злой и смущенный, садится в уголочке и делает вид, что ему прямо вот до чертиков интересно читать какую-то замызганную книжонку. Медсестры переглядываются, но оставляют его в покое - только, на всякий случай, зовут пару санитаров. Бан Енгук в этой больнице давно уже слывет пороховой бочкой, облитой бензином и с засунутыми туда петардами.
Но сегодня Енгук никому не планирует бить морды. Он планирует быть тихеньким и послушненьким и... оооп. Получилось.
Потихоньку стянуть иголку со стола, где лежат всякие салфеточки и разноцветные ниточки.
Иголку не досчитаются, но найти ее не найдут, а кончать самоубийством никто не собирается - красота же.
Енгук ужасно доволен собой.

Последующие три дня Енгук решает, что затея была в высшей степени идиотской. Шить он не то, что не умеет, а ненавидит, пальцы оказываются исколоты в мелкое решето, получается сикось-накось, но Бан Енгук не был бы Бан Енгуком, если бы не доводил начатое до конца.
А еще, каждый раз, когда Енгук хочет с воплями и матом порвать все, что уже сделал, он вспоминает бледную улыбку Джехе по утрам на прогулке и в груди мгновенно разливается чан кипятка, а на губы сами собой растягиваются в ответной, адресованной, пока что, серым стенам.

- Наденешь?
Енгук сгорал со стыда первые пару мгновений, но потом все пропадает и он решает идти до конца, раз уж все это затеял.
Джехе смотрит на сверточек в его руках недоуменно, берет, разворачивается и приоткрывает рот от удивления.
- Но как...
- Я пиздил все подряд тряпки. Но они чистые. Слушай, не смотри, что некрасиво, просто надень, а?
Джехе смотрит на него долгим взглядом, Енгук пыхтит, хмурится, но глаз не отводит, и Джехе кивает, и уходит к столику.
- Отвернись, - просит он, а Енгук привычно упирается взглядом в стены.
Он может разглядывать эти фотографии вечно, благо, их тут, кажется, столько же, сколько дней Джехе уже провел в этом месте.
Джехе шуршит чем-то, вжикает молниями, возится, напевает себе под нос, Енгук рассеянно улыбается, потому что в груди ворочается теплый комочек.
Спустя несколько долгих минут Джехе прокашливается за его спиной и Енгук оборачивается - медленно, максимально медленно, чтобы потянуть удовольствие.
Джехе стоит за его спиной, с на скорую руку нарисованными стрелками, забранными наверх волосами и в кривом, дурацком, самодельном кимоно. Один рукав чуть короче другого, на груди запахивается плохо, поэтому видны бледные, торчащие ключицы, у пояса-оби неровная отделка, но Енгуку кажется, что Джехе на фотографиях тускнет и меркнет по сравнению с тем Джехе, что он видит сейчас.
Джехе заметно нервничает и закусывает губу, а Енгук все никак не может выдавить из себя ни слова. Только смотрит - во все глаза, стараясь сфотографировать и бережно уложить в памяти каждую малюсенькую деталь этой ночи.
Этой самой особенной в его жизни ночи.
- Ты такой красивый... Никого лучше нет.
Для меня.
Джехе неуверенно улыбается ему, а Енгук дотрагивается рукой и расплетает его волосы, и тянет к себе - пахнущего косметикой и лекарствами -, прижимает, утыкается носом куда-то в висок и чувствует себя самым здоровым, самым счастливым и самым живым человеком на всей планете.
И всем этим людям, якобы нормальным людям остального мира никогда не понять и не испытать такого же. Потому что горячий, обжигающий и нежный комочек в груди Бан Енгука - это что-то очень особенное, он уверен.
Джехе поднимает тонкие руки и сжимает ткань пижамы на его спине, а Енгук вздыхает и закрывает глаза.
Он готов стоять так хоть до самого рассвета.
Самый живой.