ладно-ладно, иногда и мне хочется тепла и пончиков. особенно сейчас, когда я дикий лох педальный. у меня надумался целый связанный цикл об этой психбольнице, но я его не напишу, ниеееет, его и без меня есть кому писать)))
- Рождество, - говорит Джехе.- Рождество, - говорит Джехе.
Минхек никак в толк не может взять - какого черта этот странный, упорно умирающий мальчик вдруг перестал умирать, - каких-то там пару-тройку недель назад - а еще почему это он пришел именно к нему, к Минхеку.
- Рождество, - предельно серьезно повторяет Джехе. - Понимаете?
Минхек кивает, хотя на деле, он, конечно, ни черта не понимает. И первым в списке непонимания у него, признаться, стоит Пак Кен и его открытая, добрая улыбка.
Джехе не дает ему растечься мыслью по древу и чуть наклоняется вперед, заставляя Минхека, напротив, отклониться назад, вместе со всеми отчетами, зажатыми в руках.
- Рождество, - в третий раз говорит бывшая модель, скрестив руки на груди. - Господи, сонсенним, вы кроме работы о чем-нибудь думаете? Через три дня Рождество! У нас нет елки, понимаете? Элементарной елки! Где атмосфера чуда, праздника, сказки там?
Минхек смотрит на него, прикидывая, не спит ли он. Потому что столько слов за раз Джехе никогда не говорил.
- Я хочу елку, - мрачно говорит Джехе, глядя на него в упор. - И подарки. Юквону, Чихуну, Химчану. Хотя бы им. Они будут рады. Пожалуйста, сонсенним.
И Минхек смотрит ему в глаза, а потом медленно кивает.
- Хорошо. Хорошо, я что-нибудь придумаю.
- Ну так это же замечательно! - расцветает Пак Кен, когда Минхек пересказывает ему утренний диалог, опуская некоторые свои внутренние размышления. - Конечно-конечно, мы что-нибудь придумаем, мы сделаем праздник!
- Кен, но затраты... Как мы эту елку из города-то попрем, что мы начальству скажем? - расстерянно шепчет Минхек, а Кен вдруг весь собирается, поджимается и становится серьезным, не переставая улыбаться. Он становится таким всегда, когда дело касается "его детей".
- А я придумаю что-нибудь. Мне все равно, Минхек. Я хочу, чтобы у них был праздник. Как у всех.
И Минхек понимает, что елка будет. Может, она будет завуалированна под пальму из холла, но она будет, и важен сам факт. И Минхек кивает, показывая, что он готов помочь.
Еще бы, он не был готов. Ради Кена он сделает все, только сам себе в этом не может признаться.
Но Кену и не надо - иногда Минхек думает, что тот читает его, как раскрытую книгу.
Кен находит и елочные игрушки (старые, кое-где битые, но такие красивые), и шпиль-звездочку, и даже у каких-то знакомых отбирает костюм Санты Клауса, и целую ночь убивает на то, чтобы расшить красивыми аппликациями холщовый мешок из-под продуктов. Он так и засыпает с иголкой в руке, и Минхек перекладывает его под утро на кушетку в процедурной и укрывает своим халатом, отводя непокорные кудряшки с лица.
В груди что-то сладко екает, он улыбается, складывает расшитый звездочками и елочками мешок Пак Кену в ноги и выходит на незапланированное дежурство.
Елки не выходит. Пак Кен мрачнеет все больше, мечась с телефоном в руках по процедурной, потом вдруг шмякает его на стол и тихо шепчет:
- Минхек. У нас есть топор?
Минхек сглатывает, но кивает, а Пак Кен сжимает его предплечье, наклоняется к самому лицу и шепчет.
- Ночью пойдем рубить сосну. Тут бор недалеко.
Минхек снова сглатывает, но понимает, что одного он его все равно никуда не отпустит.
- Ну вот. Ты только погляди.
Минхек вымученно улыбается в ответ на умиленный тон Кена. Седьмое число, вечер, вся больница погружена в приятный полумрак, а в игровой комнате всюду горят огонечки и разноцветная мишура хрустит. Кюхен сидит совсем рядом с гирляндой и крутит в руках яркие лампочки, Юквон и Химчан дербанят подарки на полу под свежесрубленной, еще пахнущей лесом сосной, Чихун в углу не переставая крутит красных и зеленых журавликов, а Тэиль рядом сшивает их в гирлянды. Тэиль может сколько угодно кривить рот и закатывать глаза - даже Минхек видит тень теплой улыбке на его лице. На диване сидит, подобрав под себя босые ноги, Джехе; в разноцветном свете лампочек его кожа отливает нездоровой, трупной бледностью, а синяки под глазами красуются почти впадинами. Минхек моргает и наваждение проходит - Ан Джехе весело смеется в ответ на какую-то фразу Химчана, а потом заглядывает через плечо рисующего рядом Кю. Енгук подарил ему "волшебный карандаш", и неадекватный парень сразу притих, полностью погрузившись в рисование. Сам Енгук тоже здесь - Минхек смотрит на его фигуру около окна и думает, что что-то здесь не так, что какой-то он больно тихий. Кен, кажется, думает также, потому что уже спешит к пациенту, невесомо мазнув кончиками пальцев по ладони Минхека напоследок - Минхек сглатывает и сжимает другой рукой в кармане сверточек. Сегодня ему нужно найти тихое место, свободное время у Кена и храбрость сделать этот шаг - в себе.
Кен о чем-то воркует с Енгуком, Минхек смотрит на него краем глаза, и в груди сладко щемит. Очень хочется пропустить рыжие кудряшки между пальцев, а потом накрутить одну на указательный, так хочется, что хоть вот прямо сейчас подходи. Но Минхек молодец, он держит себя в руках, он только смотрит - как Енгук неуверенно качает головой, как Кен улыбается, разворачивает его за плечи и подталкивает в спину, как у Енгука на лице появляется сначала паника, а потом дикое смущение, но он все же идет туда, куда направил его санитар.
- Это так трогательно, - шепчет ему Кен, снова оказываясь рядом.
Минхек даже готов согласиться - есть что-то ужасно нежное и волшебное, как Рождество, в том, как Енгук чешет в затылке, опуская глаза, стоя рядом с диваном, в том, как слушает его Джехе, улыбаясь краешком губ, как позволяет взять себя за руку и увести куда-то за дверь. Минхек было дергается, но Кен ловит его за плечо.
- Отстань от детей.
- Кен, но правила...
- Минхек, - очень серьезно говорит Кен, и Минхек послушно замолкает. - Минхек, Рождество на улице. Пожалуйста, давай Енгук спокойно подарит Джехе подарок - он всю последнюю неделю нервничает. Ничего не случится, я ему верю.
Минхеку хочется сказать, что глупости все это, что Кен не может так дружить с психически нездоровым человеком, что это опасно, что у них дурдом какой-то, (хотя какой каламбур - у них и вправду психушка), но молчит почему-то. Наверное потому, что Кен держит его за руку и Минхек чувствует себя так, как будто тысячи Чинхуновых бумажных журавликов разом попробовали взлететь в его грудной клетке.
- Хорошо, - покладисто шепчет он, даже не слыша собственного голоса - в ушах шуршание бумажных крыльев, собственное сердцебиение, а еще глаза Кена очень близко.
К четырем часам утра Химчан засыпает на диване, Юквон - на полу рядом, Кюхен - на изрисованных "волшебным карандашом" листах. Чихуни дремлет, уткнувшись носом в коленки Тэиля, понять, спит ли сам Тэиль невозможно - его шапка натянута до носа. Квон Джиен, которого всеми правдами и неправдами уговаривали на этот шаг (шаг, между прочим, страшный - обрядиться Санта Клаусом), флегматично жует орешки, отстегнув пушистую белую бороду, за праздничным столом, на котором уже почти ничего не осталось. Минхек скользит взглядом по фигуре Енгука в углу - тот нежно перебирает волосы Джехе, уткнувшегося ему в плечо, и качает его на своих коленках. Минхек думает, что они какие-то до безобразия счастливые, что это все - неправильно, что надо бы это все прекратить, пока не поздно, но на деле он, конечно, ничего не делает, и не сделает - потому что не сможет.
Вместо этого он ищет взглядом Кена - тот укрывает пледом Юквона, подсовывает ему под голову подушку и уже думает направиться в сторону Тэиля и Чихуна, но Минхек ловит его за руку.
- Что такое, хороший? - рассеянно говорит Кен, у него усталые, сонные, но счастливые глаза.
Вместо ответа Минхек тянет его к выходу.
В темном коридоре почти не горят лампы, Минхек ловко обходит все посты, за которыми клюет носами хорошенькие медсестры на ночном дежурстве, и в итоге доходит до выхода на заднее крыльцо. Он укутывает Кена пледом, который тот по-прежнему сжимает в руках, и поддталкивает вперед.
Ночной воздух морозный, звезды загородом видно особенно хорошо - все небо словно усеянно сверкающими огонечками гирлянд. Кен выдыхает облачко пара и вопросительно смотрит на Минхека, а тот никак не может ни слова выдавить, все куда-то подевались.
"Ты мне нравишься"?
"Давай будем вместе"?
"Ты замечательный"?
Что сказать-то?
Вместо слов, Минхек вытаскивает из кармана сверточек и тянет его Кену, ему кажется, что он краснеет - впервые за последние десять-пятнадцать лет. Кен послушно берет в руки, вертит в пальцах в непонятках, а Минхек уже проклинает и себя, и эту дурацкую затею, и Пак Кена - собака, ты зачем такой хороший? Кен осторожно разворачивает свой подарок - там яркий брелочек в виде сердечка и ключика, болтающихся на железном кольце. Кен поднимает на Минхека недоверчивые глаза.
- Это от моего, - выдавливает в конец раздавленный Минхек. Он, кажется, начинает понимать Енгука. - С Рождеством, Кен...
Кен улыбается, а потом распутывает плед и тянет к себе Минхека, укрывая его одной полой.
- Я буду с ним очень бережно обращаться, ему будет хорошо у меня. С Рождеством, - отвечает ему Кен, а Минхек наконец-то запускает руку ему в волосы, еще не до конца уверенный в том, что только что произошло.
Единственное, что более-менее четко обрисовывается в голове - Кен одурительно хорошо целуется.
А в игровой комнате Квон Джиен трет виски и улыбается себе под нос.
- Психушка. Самая настоящая. Как в книжках, - бормочет он, обводя взглядом спящих пациентов.
ладно-ладно, иногда и мне хочется тепла и пончиков. особенно сейчас, когда я дикий лох педальный. у меня надумался целый связанный цикл об этой психбольнице, но я его не напишу, ниеееет, его и без меня есть кому писать)))
- Рождество, - говорит Джехе.
- Рождество, - говорит Джехе.