День шестой и седьмой. Суббота и воскресение.День шестой и седьмой. Суббота и воскресение.
Спасай мир, разрули политику, прикрой Университет и выживи с той болью, что забили в сердце.
Приятная облачность, прохладный ветерок и ясная ночь в самом центре Бедрограда.
(И Лес совсем рядом – протяни руку, тронь, почувствуй. Вот он).
Сессия-охуессия.
Еду на нее в мрачных мыслях, без единого билета в кармане - уповаю на свои силы и на то, что время подготовиться будет. Сейчас не о том речь.
А о всякой эзотерике, магии, ритуалах. О фалангах, о табельном отца, которое сегодня оттянет пояс. Об отце.
Я думаю о нем перманентно, это как... я терпеть не могу всяких таких выражений - но это гвоздь в сердце, и он шевелится при каждом шаге.
Но сейчас не время, сейчас надо быть сильным, взять себя в руки и действовать.
И... нет, не угадал, не выйдет, не-а, закатывай рукав, вбрызнем тебе в вену вакцину. Корежит страшно, но солдаты не орут; закусываю кулак почти до крови и шатаюсь, чувствую, как сходит семь потов, каждый сустав, каждую косточку, каждую клеточку тела выламывает и мотает, ужасно, отвратно, плохо... Теплая рука на спине. Твирь. Красивая. Пахнет цветами и свежей травой. Шепчет, что скоро пройдет. С ней легче. Выдавливаю из последних сил, какая она красивая. Она улыбается и шепчет "Я - уже почти совсем я".
Я вижу. Я вижу.
Накатывает волна тошноты, еще успеваю добежать до парапета и проблеваться. Становится ненамного, но легче. Все еще шатает, боль уже терпимая (или я просто свыкся), мутит, но жить можно. Падаю рядом с Сашей, тот тут же утыкается в меня. Мне кажется, он сейчас отрубится от болевого шока. Рядом на коленях у Лария, мужественно держащего себя в руках, дохнет Рим Маросейка. Дохнут почти все, я - за компанию. Мозги плывут. Ларий пишет очередную бумагу (после, когда мы все ее увидим, будет много смеха. Невероятно, но факт - Ларий ее отзеркалил. Всю). Напротив то и дело переговариваются группками (черными группками, подозрительными).
Меня медленно отпускает.
У Тыхбара рядом - остановка сердца. Понимаю, что бесполезен, просто напряженно смотрю. Саша лежит на моих коленях. Тыхбара откачивают. Все в порядке. Голова плывет. Из Гуанако прорастают степные травы - Саша рядом шепчет. Я смотрю на Твирь и смеюсь, красивая, красивая! Все качает как на корабле.
Сплошные наркотики.
Как только чувствую, что могу стоять на ногах - встаю, потому что очень сильно много дел. И надо их успеть.
Из разговора с Бровью понимаю, что по Университету ползет идиотский слушок, что для ритуала призыва Лешего надо всего пять человек, без Первосвященника. Что достаточно встать в кружок и радостно пожелать добра, мира и справедливости. И все путем. Встанешь с нами в круг, Женя?
Лихорадочно соображаю, потом спрашиваю напрямую - кто сказал? Бровь теряется - не знаю, вроде Ларий говорил... Или координировал, или еще что-то. Киваю, иду к Ларию. Сначала с ним.
Ларию уже получше, я чувствую себя скотиной, но сдергиваю его с насиженного места (Маросейка на его коленях пепелит меня взглядом, но мне сейчас не до драм). Увожу его подальше, снова начинаю с шуток про офигенное отзеркаленное заявление, но быстро переключаюсь. Я знаю, что Твирь ходит к вам, она говорила. Врите вы или нет, но вы уже в этом и вы часть этого. И я не могу довериться больше никому, кроме вас: слушайте.
Излагаю ему очень ровно подходящую схему - пять дурачков, которые на деле окажутся Первосвященником Гнили, тремя в кругу и ничего не подозревающей жертвой, которую прирежут по ходу ритуала. Что надо сейчас присекать на корню эти слухи и не давать студентам заниматься ритуальной самодеятельностью, что у нас уже есть проверенный круг, и что наш Первосвященник - сын Лешего.
(Жду, когда Ларий просто встанет и уйдет, но он слушает, хмурится, думает, кивает, говорит, что будет следить за разговорами студентов).
(По дороге назад мы видим Диму и Брованну, сворачиваем и выкладываем все это им. Шпионскую сеть строишь, Женечка?)
Меня ловит товарищ Нож, отводит в сторонку, что-то спрашивает про ритуалы, про то, что здесь происходит. Смотрю на него, медленно уверяюсь в том, что говорить я буду с Царем (да я знаю, что «Царь» не склоняется, но какое погоняло, а?) и только с Царем. После смерти отца, в СК не осталось вообще никого, кому я доверяю. Он был лучшим. Он был профессионалом.
Он был твоим отцом, Женя, и ты предвзят и ведешь себя глупо, на береженого Леший бережет, я молчу.
Он жмет мне руку - "Коллега" -, спрашивает, знаком ли я с искусством пыток, не боюсь ли причинять боль.
Морщусь.
Медленно отвечаю, что боль душевная ничто в сравнении с болью физической. Надо ломать не пальцы, а идти по самым больным воспоминаниям - и человек сожрет себя сам.
Товарищ Нож медленно кивает.
Когда иду от него, мне на ум вдруг приходит ОСОЗНАНИЕ. Дергаюсь. Думаю. Нахожу второго СК, подваливаю к нему, нацепляю маску идиота.
Ой, здрасьте, ой, меня взяли тут на работу, а я такой тупой, совсем не знаю имени ваших коллег, ой помогите, а вас как зовут? А товарища Ножа?
Второй СКшник выкладывает мне ФИО как на духу. И даже не обращает внимания, что я при нем, как журналист, в блокнот все записал.
Пиздец нахуй, распустить все СК, они вообще не могут работать.
Разыскиваю Диму. Дима, надо катать запрос в фаланги, сейчас.
Дима делает круглые глаза, мол, а как я тебе...
Кончай придуриваться, доставай свой 3 уд и дуй к Ларию за бланком.
Дима смиряется и дует.
Пишем запрос на выдачу номеров табельных Котовского и Перочинного.
Вот и пусть теперь дело об убийстве членов СК раскручивается в ту сторону.
Весь световой день я занимаюсь тем, что успешно вожу за нос СК, не спуская с них глаз ("Можайский, вы тут бурную деятельность развели... Знаете ли что-то про ритуалы?" "Бурную? Да ладно вам, сессия же, это я от МаксимАркадича бегаю, а то не выучил, я тупой. Ритуалы? Ну нам там Гуанако рассказывал..."
Котовский смотрит внимательно и выдает свое смятение просто с потрохами. "Не сбивается ли кто-нибудь в группки?"
Мысленно ржу с постановки вопроса. Как ты проводишь допросы, Котовский?
"Сбиваются. Вот я сбит с Сашей, мы дружим. И девочки между собой раньше много общались. А еще мы пишем практические в группах!.."
Несу ему жбан лапши и вся развешивается на его ушах. Красота, на ветру качается!).
Самое сложное сейчас - вычислить участников ритуала. Вот на это у меня уходит часа четыре как минимум, с учетом постоянных отвлеканий. Параллельно умудряюсь отвечать на билеты, билет за билетом, половину не знаю... Или знаю?
Габриэль Евгеньевич ставит два автомата и одобряет мою курсовую (и даже просит сократить, а то целая научка выходит).
Ройш ставит за старание и гипотезы, хоть темы и пропустил.
Гуанако ставить за слово "мозготрах" в самом начале ответа.
Я люблю свой ВУЗ, я его обожаю!
Царь не берет трубку, матерюсь, мне нужна информация по убийствам.
Липатов, Карамзина, Демьян - все одеты в черное. Кружок по интересам, блять.
Подвожу туда Бестужева за рассказ о том, как он обменял свою жизнь на жизнь Бессмертного и отдал болезнь ему (уже даже не помню, кто тебя сдал, Фасенька, но это пиздец).
Выписываю Златовского, Шухера, Шварцха и свежезавербованного Маросейку (о котором рассказывает Ларий) как потенциальных жертв.
Зачем им столько жертв?
Уверяюсь в том, что Липатов - первосвященник Гнили, он по очереди ко всем подходит и ведет длительные проникновенные беседы.
Ларий тихо говорит, что тут массовая миграция на медфак под протекцию Шухера.
Грызу губы - времени все меньше, у нас из целей нет пока ничего, кроме по возможности оттягивания ритуала как можно дольше. Надо вычислить жертву. Надо провести свой ритуал первыми, чтобы быть уверенными.
Бровь быстро передает информацию от гэбни (Бровь серьезно, Бедроградская?! ладно), что Карамзина убила четверых (вспоминаю, как вчера она нежно уговаривала меня, что добрая и хорошая, и хочет добра, и если я в ней сомневаюсь...), еще предположительно замешан член СК, на нем одно убийство.
Блять, СК в кругу.
Блять.
Блять.
Ладно, придумаем что-нибудь.
Блокнот обрастает именами и схемами. Почти уверен в том, что Леню принесут в жертву и автоматически бешусь от этого.
Вылавливаю Поппера, сдаю ему зачет, а потом тут же задаю ряд вопросов на тему. Поппер нервничает и спрашивает, можно ли мне доверять. Обмениваемся жетонами, он - полуслужащий Университетской гэбни, успокаивается, рассказывает. Отвечает на вопросы про остановку сердца у Бестужева и Тыхбара. Рассказывает про вакцину.
(…вспоминаю, как тащил его вниз, какой он был бледный, и как держался - на лбу выступал пот, но он ни пикнул от боли, а терпел).
Я выдаю ему ряд подозрений, фамилий и обоснований. Поппер матерится и говорит, что отдал Либэ вакцину.
Он повышает голос и нервничает, я успокаивающе сжимаю предплечье - мы справимся. Мы сможем. Все будет хорошо.
И именно в этот момент происходит... Нет, не слом и не осознание. А какой-то новый виток, резкая сила - просто от того, как Юр Карлыч поднимает красные глаза (слезы? слезы...) и говорит:
- Евгений, что мне делать? Я сделаю все, чтобы помочь.
И я понимаю, что
он действительно сделает все, он нас всех любит, любит бесконечно и самоотверженно,
он действительно верит в меня и в то, что я разрулю.
Я разрулю.
Да.
Выдаю Попперу инструкции сбивчиво и быстро - подходит Шухер, надо уходить.
Товарищ Царь ловит меня (НАКОНЕЦ-ТО), я иду с ней далеко, не останавливаясь. Принесла мне табель.
А я наконец-то могу выдать начальству все свои схемы. Начальство слушает. Начальство показывает мне выписки и досье на убийства (начальство доверяет мне, и я, Леший меня побери, я тоже начал ей доверять, всецело), и я понимаю, зачем столько жертв. У нас пятеро выпотрошенных. Нужны еще двое + жертва.
Да твою ж блять мать.
Но это так.
Думай, Женя, думай.
(Кстати, товарищ Царь, ваш товарищ Котовский – так себе сотрудник. А еще, кажется, не доверяет вам и проводит собственные расследования).
Табельное передают мне за другим углом (к - конспирация, к - комитет, к - корпус (фаланг)), СК отчитывается перед Царем (хреновые предположения строят, но ладно). Нож выдает про обыск на предмет ножей. "Если бы я был маньяком-убийцей, я бы нож прикопал, либо бы носил его так, чтобы он был всегда на мне, рядом". Открываю блокнот, пишу "Всегда на себе? См. его шею" и показываю Царю. Она прочитывает, смотрит на меня, кивает.
Это пока не более, чем гипотезы, но.
Отпускают меня.
Успеваю сдать зачет (или просто взять билет? Не помню уже), вылавливает Ларий.
Никогда не забуду его непривычно взволнованное "Евгений Григорьевич, я, кажется, придумал, как спасти мир".
Он показывает карты - можем устроить Посвящение типа того, которое было у меня в молодости. Заставим их бегать всю ночь группками.
Грызу губу (дурная привычка, что за привычка?), говорю, что хорошо, но не очень. Хорошо - оттянет время. Плохо - разобьются на группы и хер я смогу за ними следить.
Смотрю на Лария. Появляется мысль простая, четкая и гениальная - разбиваем их все на разные группы. Отрезаем каждого от остальных. И каждому, каждому, слышите, приставляем человека при оружии.
Ларий без вопросов начинает формировать группы, я отхожу и объявляю, что Базальд всех преподавателей зовет на срочный пед совет (кроме медфаковских, уж извините). Эээ, зачем?.. Ну... Вы ведомости разучились заполнять, щас будет мастер-класс!
Как только все собираются, влетаю бочком, выписываю на два листка фамилии черного списка и нашего круга.
Надеюсь, что мое отрывистое армейское, кто, как, куда, на кого обратить внимание и кто жертва - возымеет эффект.
Максим смотрит недобро.
У меня нет времени на это, Максим Аркадьевич. Доверьтесь мне, умоляю.
Я знаю, что делать.
(Спустя какое-то время Ларий приходит согласовать списки. Распределяю между группами людей при оружии. Прошу проинструктировать, как и когда его применять - не стрелять до последнего, а если стрелять, то на поражение. Но не надо крови. Не надо крови по возможности и до последнего. Наставляйте оружие, и многие из них струсят, они же дети, они заигравшиеся дети.
Они струсят – кроме Липатова, тот та еще злобная мразь. Бешенство отключает ему мозги, я знаю такой тип людей. Он будет переть напрямую.
Не стрелять.
Если мы прольем кровь, мы будем ничуть не лучше них).
(Забираю в свою группу Гуанако. Он очень плох и рука у него отваливается шматами. Гниет.
К чему это? Гниль? Сделал дурное? Что происходит?
Сейчас не время метаний, Женя.
Ты ему веришь. До конца.
"Это не помешает нашему ритуалу?"
"Нет", - твердо отвечает Гуанако.
Значит, не помешает).
Я и Гуанако при оружии. И Липатов у нас на прицеле.
Успеваю закрыть сессию на пятерки. Поржал бы, если бы было время.
Но его нет, его все меньше.
Собираю свой круг, слишком сильно волнуюсь, говорю, что пойдем за дальнюю колонну группками. Долго ждем Бегичева - застрял на зачете, потом, когда все, наконец, в сборе, излагаю им, пятидесятый раз за вечер, на языке мозоль, все - опасения, списки, объяснения, план. Пару раз сбиваюсь не в ту информацию, еле успеваю себя одернуть. Слова впервые гнутся и ломаются, и лезут вообще не те - от волнения, от спешки.
Не бояться. Не волноваться.
Мы все сможем.
Обмен телефонами.
(Весь вечер я буду на проводе - каждый из них будет докладывать мне все изменения и передвижения своих групп, а я буду отвечать им короткими фактами. Они такие молодцы. Они так хорошо понимают, что делать. Я благодарен им так, что комок встает в горле).
Когда темнеет, мы начинаем путь.
Липатов почти сразу утыкается в телефон, у меня начинается веселая игра на весь вечер - слушай, что он там говорит, не пались, постоянно держи его в поле зрения, успевай созвониться со своими и тяни время.
Колба и Алеша полностью погружаются в веселье со знаками, я поддерживаю для вида, сам думаю, что оружие надо повесить на пояс, но ближе к полуночи, когда гражданских станет меньше.
Говорим с Гуанако об убийствах членов СК. Снова приходится выдавить больное и колкое про отца - аж цепляется за стенки горла, но надо.
Гуанако плохо, идет он медленно, я иду рядом. Я волнуюсь за него. Действительно искренне волнуюсь - и понимаю, что поможет только ритуал. Но спешить нельзя (да и не время пока). Эй, Гуанако, покатаешь меня на корабле? Покатаю - и смеется.
На второй точке радио передает об убийстве Бахты, как раз в тот момент, как я его включаю. Звоню начальству тут же, отрывисто довожу информацию и прошу послать запрос, выпотрошен ли тавр (и надо ли нам беспокоиться). Царь (замечательная, какая замечательная) говорит, что сейчас сделает и перезвонит.
Гуанако предлагает дойти до места убийства. Моим одногруппникам весело - ууу, убийство! Дети малые. Слежу за Липатовым. Перекладываю в карман нож.
Идиотская идея, зачем мы туда идем?
Приходим. Ни тавра, ни крови. А вот по радио уже транслируют, что тавра застрелили из табельного, и на месте видели группу студентов. У меня в портфеле - табельное. Твою ж...
Уламываю всех уйти, и параллельно Ларий звонит и сообщает, что Карамзина пропала из группы. Матерюсь. Перезваниваю всем и велю глаз не спускать с остальных.
Тем временем моя группа принимает решение дойти до точки отдыха.
Сложно.
Сложно, потому что приходит группа Шухера и Карамзиной - и они снова липнут друг к другу.
Бешусь и нарезаю круги. Бешусь от бессилия, скорее. Расслабься, Женя. Расслабься и не выдавай себя.
Вижу Царь - это они сняли Карамзину (небольшое, но облегчение), она теперь работает на них (сначала Златовский, теперь она, отлично...). Кстати, у Златовского есть нож (и что, у меня тоже, аж два), это тот-самый-Нож, надо отобрать!
Вам Либэ это слила? Ну вы больше ей верьте.
Успеваю оттащить Леню и предупредить. И драпать подальше от фаланг, они к моим словам вряд ли как к истине в последней инстанции прислушаются.
Наконец стаскиваю всех в кучу и гоню дальше. Теперь с нами Ларий (и я успокаиваюсь).
По дороге пересекаемся и какое-то время идем с группой Бегичева. Липатов говорит с ним - наверное о том же, о чем и со мной. Пытался убедить меня в том, что Тима Ивина убила моего отца. Пытаюсь убедиться для вида, но предполагаю, что я так заебан и устал, что спектакль удается плохо. Но Липатов купается в океане своего бешенства и не замечает. Теперь, видимо, очередь Бегичева. Звоню ему параллельно и прошу его не обращать внимания.
Зря волновался, Валентин умный, его так просто не проведешь.
Считаю часы до двух ночи. Мы на новой точке.
Подбор знака, расстановка... Все как всегда, а потом они смотрят мне за спину, и их глаза распахнуты от ужаса. Ну что там, Гниль пожаловал?
Оборачиваюсь.
Нет.
Нет.
Нет.
Пожалуйста, нет.
Это он.
...Я забыл, как его волосы выглядят распущенными. Я вижу даже отсюда, что рубаха порвана, но черная кожа плаща ложится сверху, прикрывая. На нем армейские ботинки. Он смотрит на меня.
Меня хватают за руки, что-то гомонят, чуть не сбивает позднее такси - да плевать, плевать!
Перехожу дорогу (каждый шаг - сквозь тонны воды).
Это он.
Ну, как ты, Женя?..
Теряю драгоценные секунды на то, чтобы задохнуться и хватать ртом воздух, как рыба на суше. Как я? Как я? Почему ты спрашиваешь это? Почему ты спрашиваешь это?!
Колба подходит вальяжно, становится рядом и спрашивает, не слишком ли я занят и можем ли мы двинуть дальше.
Дергаюсь.
Поворачиваюсь.
Понимаю, что сейчас застрелю его. Возьму - и застрелю. И я блять ничего не хочу знать про ритуалы, ебалу, политику, ни про что - я хочу всадить пулю в лоб тавру, который спросил у меня, не занят ли я.
Тавр ретируется сам, правда без сраного спектакля с разводом рук не обходится.
Отец улыбается уголком губ. Ему-то что - вся эта смертная суета.
Смертная.
Привлекает меня к себе и обнимает - и я ломаюсь. Сжимаю рубашку на его груди и плачу.
Мне не дали на тебя посмотреть - закрыли гроб.
И в крематории не дали - сразу выдали урну.
Мне не дали с тобой попрощаться.
Мне ничего... папа. Папа!..
Трясусь как припадочный в его руках, грызу губы в кровь. Понимаю, что мне надо говорить. Надо, потому что у меня больше никогда, никогда в жизни не будет шанса.
Я однажды крикнул тебе, однажды давно, крикнул, что ненавижу. Я ненавижу себя, а не тебя, за эти слова. Пожалуйста, прошу, прости меня, прости!
Я люблю тебя. Я так тебя люблю. Я не знаю, что я буду без тебя делать. Я не знаю...
Отставить, Женя, - мягко шепчет он. - Солдаты не плачут. Они нуждаются в тебе сейчас. Не плачь.
Не плачь.
Я тоже тебя люблю.
Я не хочу его отпускать - как глупо и по-детски. Мне четырнадцать лет и я цепляюсь за него, чтобы не возвращаться в отряд, а он смеется, а я цепляюсь. Он придет на следующих выходных и все повторится.
(Он больше никогда не обнимет меня).
Я.
Должен.
Его.
Отпустить.
Я делаю шаг назад.
Гвоздь разрывает сердце напополам.
Он улыбается.
Я горжусь тобой.
...Они уходят вперед, и я стараюсь идти за ними, но Гуанако что-то спрашивает, а я должен взять себя в руки. Взять себя в...
А потом меня припечатывает к плечу, обтянутому тельняшкой, и Гуанако говорит
отставить.
Отставить взять себя в руки, Женя.
Я не падаю только потому, что он держит.
Я вою - и меня слышит только Гуанако и черное бедроградское небо.
<...>
...Мы встречаем группу Лени, я наконец могу его поймать. Он мнется и что-то не договаривает. Несколько раз безуспешно тыкаюсь, потом до меня доходит. Он же младший служащий фаланг и теперь шугается. Достаю жетон на 9 уд, Леня матерится, отводит меня в сторону, тараторит.
Я буду отвлекать.
Я тяну.
Да, я на проводе, вся информация - тебе.
Леня, Леня, Леняленяленя, береги себя.
Леночка тут, обнимает Мирослава, гуляет с ним. Гуанако пробует ее отогнать - падает без чувств, едва успеваю подхватить. Добредаем до лавочки, ждем, пока Гуанако придет в себя. Мирослав бесконечно на телефоне. Бесит. И меня, и Лария.
Предлагаю отнять телефон под предлогом, что батарея сядет и мы не пройдем испытание-Посвящение. Ларий смотрит так, словно вот сейчас пойдет и отберет.
Гуанако приходит в себя. Надо на точку - и отдохнуть.
...Заходим в темный переулок - замечаю, что Липатов прячет пули в рюкзак. До этого услышал слова "Свободный", "фонтан" и "жертва" - не лучшая комбинация.
Блять.
Тыкнуть 9 уд и обыскать? Тогда и пушку запалят, и вообще много проблем.
Звоню Царю. Докладываю про оружие у Мирослава и прошу встретиться на точке и обыскать его. Царь говорит, что сейчас будет.
(И ведь приходит. И обыскивает. Золотая женщина. Успокаиваюсь - ненадолго).
Пытаюсь дозвониться до Свободного, нарезаю круги. Дозваниваюсь. Предупреждаю.
Отчитываюсь Риге, она тоже тут.
Меня ловит Шварцх и припечатывает самой веселой новостью этой ночи.
Свободный - Первосвященник Гнили. Он – его сын.
Понимаю, что мог спалить всю схему своим звонком Максу. Но тот может и не догнать масштабов, но что дело нечисто - поймет.
Все рискует полететь под откос - из-за меня!
Близок к тому, чтобы сползти вниз, но Ларий - свет мой, солнце мое, луна и звезды! - подпирает плечом и буднично интересуется, что дальше. Это отрезвляет. Быстро накидываю дальнейший план. Потом смотрю на Лария. Долго смотрю.
Вздыхаю и спрашиваю - давай на "ты"?
Давай.
Давай напьемся после этого?
Давай.
И в тире постреляем.
Да, пожалуйста, давай.
Два заговорщика.
Жизнь становится легка. Когда строишь планы о том, как напиться - ты явно не планируешь умирать.
Два ночи. Мы можем проводить наш ритуал.
Перед уходом меня успевает поймать Шухер. Он расстроен. Он ошибался. Он не понимает, как так.
Хотите помочь - задерживайте их. До последнего. Нам нужно время.
Гуанако говорит взять Гошку. Единственного, кто сможет его спасти.
Я блять притащу сюда кого угодно, если нас это спасет!
Иду к Гошке.
Тот с Андреем.
Судя по позам - разговор не из легких.
Висну перед ними и ною, к пятнадцатилетка, что мне нужен рыжий наследник Революции ВОТ ПРЯМ ЩАС.
Гошка дергается, а потом идет ко мне. Увожу его.
(Спину сверлит пара глаз).
По дороге на ритуал к нам присоединяется Шварцх. Хотят Алеша и Даня, но мне страшно за них, страшно, что поналетят люди с ножами и с ними что-нибудь случится. У меня нет времени на объяснения - просто жестко отсылаю их назад. Я скотина, я в курсе.
Но у меня всего шесть пуль и я не смогу прикрыть всех.
Настроение приподнимается в компании Гошки, пою ему песни-переделки про РевКом и он смеется - солнце рыжее - и почему-то становится легче. Гуанако, услышив это, ставит пять автоматом за будущий год (правда он еще не решил, за какой предмет).
Ждем Бегичева и Заболоцкого. ОиК бдят и не отпускают. Отпускают после звонка Лария.
И смешно, и тепло за такую заботу.
А Леший уже ждет нас.
Он говорит с каждым из нас по очереди. Спрашивает, зачем мы пришли и чего хотим для себя.
(Каждый из нас не хочет ничего для себя - только защитить тех, кто гибнет от Чумы).
А потом круг смыкается. И мы погружаемся в самое сердце Леса.
Мы - одно большое "Я". Я - Гошка Туралеев. Я - Брованная Шухер. Я - Саша, Ромашка, Веся, Лен, Гуанако.
Я - Твирь.
Я - Леший.
Я - Лес.
Я еле разлепляю глаза, смотрю, как каждый сидит (глупо, ну что за мысли), как в простой позе выражается он весь:
раскаивающийся Шварцх,
воздушный Саша, нога на ногу,
спокойный и расслабленный портовый Ромашка,
изящный Бегичев,
напряженный немного Веся,
вижу Бровь и Гошку (по обе стороны от меня) - гэбня, по струнке стоят,
и так правильно. Все свои, на своем месте и не прячутся под масками.
И тогда приходит осознание, что все это вторично и надуманно, что есть люди и люди творят свою жизнь, и когда ты часть ритуала, часть семьи, часть чего-то огромного - дерева или мира, как говорит Леший... когда ты чувствуешь всех и каждого в кругу и понимаешь,
что прошлое - прошлому,
что есть вещи важнее, чем все то, что было,
что неважно вообще почти то, что было - что важно сейчас и наши поступки.
Осознаешь ли, поймешь ли, возьмешь и поменяешь ли то, что неверно?
Что в кругу нет недостойных - вы уже в кругу, вы достойны, что жрать и корить себя - это не то, это трата времени, которое дается тебе на важные вещи, на помощь, на поддержку, на шаги вперед.
Кого вы можете назвать? Почему круг так мал?
Называю. Называю имена, одно за другим. Называю и перечисляю. Каждого из них – достойного, каждого стоящего тут, не физически, но ментально. Вторит голос Гуанако. Отдельно шепчу Твири про Леню - еще раз, снова.
Что угодно, но спасти Леню.
Она гладит меня по голове, нежная невеста.
...А потом - эйфория. Здоровый Гуанако. Смеющийся Гошка. Мои четверо - круг, фляжка, еще фляжка. Смех. Тепло.
Фаланги.
Вырывают оттуда. Спрашивают, что произошло.
Матерятся. Первый ритуал состоялся, проклятье!
И в этот момент меня прошибает - должны состоятся оба ритуала.
Должны.
Так надо.
Мы должны их призвать и поставить друг перед другом. Равновесие мира. Нельзя делать перевес. Все должно быть ровно.
Несу это Царю и Риге, заплетающийся язык, разъезжающиеся ноги.
Сейчас пошлют, а потом пристрелят.
Смотрят на меня. Не посылают. Звонят.
Алло, Соций? Ритуал должен быть. Бегом.
И я бегу с ними - от семьи, от круга. В серое предрассветное марево.
Работать.
Ритуала долго нет, и мы прячемся туда-сюда, бестолково бегая. Сталкиваемся на мосту с Шухером и Леней.
Рига говорит, что ритуал Гнили - значит жертва. Что нельзя позволить убивать.
Я знаю. Я отвожу Леню в сторону.
Я не могу начать говорить.
Я не могу о таком тебя просить.
Как я могу. Кто я такой.
Леня.
Ты можешь лечь под нож?
Он ни о чем не спрашивает - просто смотрит.
Леня, ты единственный, кого я смогу вернуть. Клянусь тебе, я смогу. У меня нет ни во что больше такой веры, как в тебя и в то, что я тебя верну.
Он смотрит мне в глаза.
И кивает.
...А все остальное - за шумом в ушах, за биением сердца. Звонок Ларию и Максиму - Максима хотят принести в жертву, уходите, УХОДИТЕ ОТТУДА (представляю на секунду, как они режут Лария, и мысленно готовлюсь разорвать каждого голыми руками). Окровавленные Поппер и Маросейка. Андрей, рвущийся быть жертвой. Либэ, рвущаяся быть жертвой. Я не смогу вас вернуть. Я смогу вернуть только Златовского.
Нас не пускают ближе к месту.
Я хожу по кругу.
Я не могу видеть, что там.
Красный дым,
женябеги,
Женя, БЕГИ!
Я бегу, и начинается стрельба, пули свистят мимо, ОиК (ОиК?) палят, Рига и Царь палят, Максим тоже, я перепрыгиваю на траву и мну цветы, я бегу туда, там Леня,
там Леня в луже крови с сердцем на груди,
вырезанным, дымящимся сердцем.
Меня никто не учил воскрешать людей.
Но я шаман Лешего.
А это Леня.
И дымящееся сердце.
Я падаю на колени и зарываюсь пальцами в его волосы, закрываю глаза, лоб ко лбу.
Темно.
Ничего нет.
Вообще ничего.
Темно.
Бесконечно падение спиной вниз.
Я не могу его найти. Я не могу его найти! Мне нужно что-то... Соприкосновение. Созидание и разрушение.
Стук трости - он здесь, за спиной, но я в темноте, я шарю руками слепо, ну же, ну же!
Кто-то начинает оттаскивать, я вырываюсь, из последних сил, я нашел, я нашел, цепляюсь, дергаю наверх, возвращайся,
возвращайся,
возвращайся!!!!
Леня открывает глаза.
...А потом мы сидим, курим, и пьем, и Шухер, заикаясь, выдает нам "д-д-долбоебы!",
и мы ржем как два долбоеба, счастливые,
молодые
и живые.
Гниль подходит к Лене, но даже не успевает открыть рот - Леня сияет, пьет и говорит, что у него новенькое сердце, новенькая жизнь и новенький взгляд на мир.
И не пойти ли Гнили нахуй.
Я сжимаю его плечо. Я держу в руках его сердце.
Прибегает Бестужев. Бросается с ножом на Липатова. Кричит, что не даст провести ритуал. Они дерутся и никого не слушают. Выхватываю табель, перезаряжаю (и ставлю на предохранитель). Гуанако кричит мне, что это не мой путь - да я и не собираюсь, просто они затыкаются только под дулом.
А мне нужна тишина, чтобы сказать, что все блять уже позади, успокоились, оба!
Разряжаю выстрел в траву. Хлопок. Отдача.
...Тащу на себе Брованну, она приходит в себя. Зачем ввзялась? Брованна смеется. Живая и смешная. И с Ройшем. Счастливая.
А потом я вижу Царь в крови и Максима Аркадьевича. Царя бинтует Леня - я доверяю ему и помогаю транспортировать Максима.
Он приходит в себя и плюет мне, чтобы я убрал руки. Потом будем выяснять отношения, закусите-ка тряпочку.
Ромашка вынимает пули ножом. Давлю Максиму на плечи, того бьет дугой.
Бинтуем.
Руки уберите, Можайский. Отхожу. Живой. Живой!
Царь кричит, что расстрел блять нахуй без вариантов - всех, всех!
Танцую перед ней танец мира и любви.
Максим Аркадьевич, он, ну вы знаете, болел чумой.
Он недееспособен.
У него мозги от болезни ужасно путаются.
Да он стрелять не умеет. Да он в вас даже не целился.
Да он даже в тире мажет мимо мишени. Да клянусь вам.
Посмотреть ей в глаза - она плакала. Она - фаланга. Она - просто заебавшаяся на работе женщина.
Илариона. Мы провели два ритуала. Мы воскресили из мертвых Леню. Мы доказали Лешему, что люди достойны права жить. Что они - хорошие. то нам не чужды любовь и сострадание.
Неужели мы разочаруем его так скоро?
Она трясется и выплевывает в лицо, что говорить с ними будет, только когда они будут в наручниках и смирительных рубашках!
(Но расстрела не будет).
Выдыхаю.
(Ларий, позже, так буднично выслушивает мое НАПИШИТЕ МАКСИМУ ОПРАВДАТЕЛЬНУЮ РЕЧЬ И ПУСТЬ ОН ЕЕ ВЫУЧИТ, что мне хочется смеяться и сгрести его в объятия, но рядом Рим, и я держу себя в руках. Не поймет ведь).
Под рассветным Бедроградским небом встречаются Гниль и Леший. Нас - больше. Мы - выжили.
Они хотят забрать Гуанако, и все галдят - верните мне научрука, верните нам преподавателя!
Я понимаю, что не то, научрука, преподавателя можно заменить.
Громко, Женя. Громко.
У меня больше нет никого, с кем можно отставить "взять себя в руки".
Гуанако смотрит мне в глаза - через всю эту толпу.
Делает шаг вперед.
И Гниль его отпускает.
...Это шесть часов утра и синее бедроградское небо.
Это солнце из-за крыш и одна далекая чайка.
Это смех живого Лени, это гвалт студеноты, стук трости Шухера, таратор ОиК, это Ларий в объятиях Маросейки, это прощенный Шварцх, это Гошка, это Бровь, это, это, это...
Это моя жизнь. Это мой университет. Это мой Бедроград.
Я удивительно живой. Лежу, курю, смотрю наверх, трава колется и пахнет рассветом.
Мне двадцать два. Меня зовут Женей Можайским.
Я стал шаманом Лешего, полуслужащим фаланг, провернул шпионский роман по спасению мира и воскресил своего друга из мертвых.
А, и знаете.
Закрыл сессию на пятерки.
Эпилог.Эпилог.
О том, что будет.
...Женя не бросит службу в фалангах, и будет все три года, до окончания Университета, проходить подготовку к армии под началом перешедшего работать к фалангам Соция.
Он покатается на корабле с Гуанако - как тот и обещал.
Он получит диплом, а потом уедет на год в армию, для формальности, потому что после пяти лет тренировок с отцом и трех - с Социем, учить его особо нечему. Но бумажка нужна, о службе.
Он вернется и поступит на службу в Силовой Комитет (и никогда не сменит табельное).
Он, может, волосы отрастит. Не знаю, должна же быть глупая и неважная деталь?
А еще, может быть, он изменит страну, когда спустя пять лет ему придет приглашение занять пост в Бюро Патентов и взять первый уровень доступа.
Я не знаю, правда.
Это уже совсем другая история.
А тут будет немного (ну да, Женя, немного, ты умеешь говорить кратко только устно) адресного.
Здесь до обидного мало, я должен был бы написать больше.
Но я буду дополнять, и дополнять, и дополнять. Я это знаю.
Имена.Отец.Отец.
Это - самое сильное и больное. Непонимание, пришедшее к любви, пришедшее к боли, такой, что выть, выть в плечо Гуанако, кричать до хрипоты, сглатывая, смаргивая, пытаясь... Держать в руках. Солдат, Женя.
Это сила. Это отвага. Это - Герой. Это несгибаемая уверенность, это храбрость, это достоинство и честь.
Это белый хвост волос и кожаный плащ. Табельное, такое большое в моих руках и такое маленькое - в его.
Это теплый поцелуй в висок. Это сильная рука.
Это кровь, бегущая по щеке.
Это слезы и гвоздь в сердце, щевелящийся при каждом шаге, расковыривающий, раскрывающий, обнажающий.
Это - любовь. Это - гордость.
Я сделаю все, чтобы ты мной гордился.
Отпустить. Вздохнуть. Жить дальше.
Стать сыном, достойным своего отца.
(Вспоминать его всю жизнь).
(Всю жизнь слышать его голос).
(Просыпаться даже много лет спустя и лежать с закрытыми глазами, ожидая, пока пройдет кипучее под веками - когда снятся твои четырнадцать лет, осенний парк и мороженое, которое он тебе покупал).
(Никогда не забыть).
(Скучать).
(Потеря).
Леня Златовский.Леня Златовский.
Это - мятые, разваливающиеся сигареты. Мат-перемат и фляжка. Это глупые шутки и сощуренные глаза. Это пошлые намеки и петляющая походка.
...Это запавшие глаза и кашель, выворачивающийся кровью. Это - бежать, падая, но поднимаясь, по первому зову - на помощь.
Это безукоризненные руки врача, точные, верные, спасающие.
Это - доверие.
Это понимание того, что я отдам свою жизнь за его.
Это взгляд в глаза и кивок. Это черная пустота - ухватить и вытащить.
Это смех сквозь слезы.
Это самая крепко сжимающая рука.
Это поддержка.
Это самая странная и прекрасная дружба в мире.
И это храбрость - огненная и жгучая, как его волосы.
Гуанако.Гуанако.
Это тельняшки и синие лягушки. Мат на лекциях и сживающие мертвецы. Это знание и уверенность. Это тихий шепот и танцы под дождем.
Пистолет, кинутый в кусты. Наркотики среди студентов.
Что угодно - тысячи масок, десять тысяч улыбок.
И это - отставить, Женя.
Отставить держать себя в руках.
Это единственный, кто обнимет и выжмет - кричи. Кричи. Кричи.
Оплакивай.
Это мудрость и покаяние. Это соленый ветер моря.
Это забота и сила.
Это вера.
Саша.Саша.
Саша - это летящие рубашки и черные волосы. Это воздушность и изящность в каждом движении. Это жажда жить и смеяться. Это красивые глаза и тонкая рука.
Это письма и ведерко между балконами.
Это ночные разговоры обо всем и ни о чем.
Это волнение и поддержка.
Это чувство, что ты нужен - и желание защищать до конца.
Это радость и легкость в груди, поднимающая над полом и расправляющая плечи.
Ларий.Ларий.
Это отглаженные воротники и вежливый голос. Это две, три, четыре папки и бесконечный запас ручек. Это безукоризненность, пунктуальность и имя-отчество. Это антистресс и решение всех твоих проблем...
...Это черное табельное за поясом, будь уверен, он попадет тебе в лоб.
Это решимость и храбрость, это вера в других и умение довериться.
Это тот, кому хочется довериться.
Это мокрая челка и счастливый смех в объятиях других троих.
Это телефонные звонки и теплое плечо - стой, стой, выстоим.
Это - поедем в тир и напьемся?
Нет никаких разниц, мы пережили это вместе.
Леший, Твирь, круг.Леший, Твирь, круг.
Неотделимое и неделимое. Древние боги и бутылочка пива. Воздушная Анечка и простоватый, открытый Леха.
Мать-Невеста и Леший, что обнимает тебя и совсем нестрашно.
Это сила и жизнь. Это биение тысячи сердец в унисон.
Это мой круг. Это Ромашка и Бегичев - рядом, рядом. Это Веслав, пульс и дыхание родного БГУ и своего курса.
Это огненноволосый, храбрый и самоотверженный, Саша-Миша-Даня, да нет, нет. Гошка. Смеющийся и верящий.
Это Бровь и счастье. Поддержка и объятие - лучшее, потому что искреннее. Это четкая работа и уверенность.
Мой круг. Моя семья.
Царь.Царь.
Это - серые юбки и цепкая хватка. Это вкрадчивый голос и каштановые волосы.
Это владение информацией и папками...
А еще - это соболезнования и такие простые, человеческие объятия.
Это умение пересилить себя и понять.
Это когда не только ты работаешь на, но и тебе идут навстречу.
Это просто красота - строгая, сдержанная и серая, как мрамор.
БедроградУтопия. Часть 3.
День шестой и седьмой. Суббота и воскресение.
Эпилог.
А тут будет немного (ну да, Женя, немного, ты умеешь говорить кратко только устно) адресного.
Здесь до обидного мало, я должен был бы написать больше.
Но я буду дополнять, и дополнять, и дополнять. Я это знаю.
Имена.
Эпилог.
А тут будет немного (ну да, Женя, немного, ты умеешь говорить кратко только устно) адресного.
Здесь до обидного мало, я должен был бы написать больше.
Но я буду дополнять, и дополнять, и дополнять. Я это знаю.
Имена.