День четвертый. Среда.День четвертый. Среда.
Ползанье по пересеченной местности и галлоны крови вне организма.
Погода переменчивая, приятный прохладный ветерок и проливные ливни ночью, располагающие к танцам и чувствам.
В здании медфака БГУ я в основном созерцаю потолок - пока из меня берут кровь на анализы. Ночь уже глубокая, идти домой бесполезно, а Саша отзвонился, что дошел, ну вот и славно. Не могу перестать волноваться за Сашу по поводу и без - кажется, я почти живу по установке, что однажды чаша его терпения переполнится и не будет у меня больше друга, но поделать с собой ничего не могу.
И заснуть тоже не могу.
Утром все как-то разбредаются (особенно талантливо исчезает младший служащий с так-вовремя-прострелянной-рукой), и до места лекций мы доходим со Златовским и Бестужевым (ну как, доходим. Доползаем, цепляясь друг за друга).
Саша с утра заскочил, отдал записку и сказал, что взял мне книг для курсовой. Я зажимал нос и думал, что как так вышло, что в эту сессию он меня спасает с материалами и лекциями, а не наоборот.
С лекции (которая из лекции ОиК плавно перетекает в лекцию Ройша, это, видимо, их любимое перевоплощение) нас (больных, в смысле) почти сразу снимает вернувшийся Юр Карлович. Юр Карлович кррррайне рад видеть нас в таком добром здравии, это видно по его лицу. Отсаживает нас всех подальше от учащихся в импровизированный карантин. Леня почти сразу сбегает, Варган ненадолго отключается в обмороке, Фася идет добровольцем в какой-то эксперимент, а я читаю письмо Саши и пишу ему ответ (для полной лиричности момента осталось кровью на него накапать). Пробегает таинственная Лена-из-Столицы (Леня комментирует, что имя новенькой похоже на прозвище для соответствующей работы в Порту). Пробегает Анечка, садится рядом, я честно отвечаю, что очень боюсь ее заразить, пусть она будет аккуратнее. Она легкомысленно смеется. Что за светлое создание посреди всего этого пиздеца. Аж кости не так ломит.
В итоге на лекцию нас возвращают (неясно, для чего мариновали), но думать все равно особо не получается. После лекции Саша говорит с Онегиным о курсовой, я вяло слушаю, думая о том, что у меня ведь тоже есть план и надо бы его показать, но сил абсолютно нет. Простите меня, Габриэль Евгеньевич. Я исправлюсь.
Юр Карлыч все носится туда-сюда - из его медфака остались полудохлые Варган и Леня. Ловлю его за рукав, быстро рассказываю (докладываю? спасибо за воспитание, папа), что Ромашку избили - передали по радио -, Скаржинский второй день дома с тепляком, а Луговую никто уже давно не видел. А еще, добавляю, помявшись (потому что не уверен в том, что это можно говорить, но в борьбе с вирусом любые руки пригодятся), по некоторой информации более высокого уд, Дима Бостон является медиком. Не знаю, насколько квалифицированным, но медиком. Кажется, Юр Карлыч пропускает это мимо ушей. Ладно, это его дело, я сказал, что мог.
Мысли путаются и плывут, тело нещадно ломит. Удивляюсь такому бодрому Фасе, который чуть ли не прыгает. Леня кашляет так, будто его прямо сейчас блеванет внутренностями. Варган просто не шевелится по возможности. Я сцепляю зубы, чтобы продолжать ходить хотя бы не шатаясь, но это сложно. Леший, ненавижу слабость, ненавижу, когда тело предает и ты больше не держишь все под контролем. Контроль, Женя. Контроль.
Где, кстати, отец?
Вдруг понимаю, что его нет (а как же мы, как же обыски?), есть только его напарник. Вспоминаю, как в полубреду умолял его вчера обратиться в поликлинику.
Курсирую в сторону товарища старшего служащего, не по уставу спрашиваю его, могу ли я знать, где Можайский-старший. Меня окидывают цепким взглядом (делаю жалостливое лицо маленького мальчика), и великодушно обещают сообщить, как только информация станет доступна. И на том спасибо.
Не вздумай заболеть, слышишь?!
Почти весь день проходит в дерганье туда-сюда от медиков к парам и обратно с редкой возможностью уткнуться в Сашино плечо. Саша волнуется, смотрит встревоженно, сбивчиво спрашивает тысячу вопросов в секунду. Меня тошнит от недосыпа и недоедания, а еще от того, что я должен ему врать (должен?), потому что вся эта информация не по уд в моей голове окрашена в красный цвет (Всероссийского Соседства и большой ЖОПЫ), и я больше всего волнуюсь, что что-нибудь случится с Сашей. Вот уж правда, меньше знаешь - крепче спишь.
Рядом бесконечно ошиваются младшие служащие - вчерашний умник с простреленной рукой (ишь ты какой бодрый, все за "чистотой эксперимента" следим?) и... ой, я даже присматриваться не хочу. В том, что Данилей Летов не может валяться с перерезанным горлом, я более, чем уверен, а проверять, не Саша-Даня ли это там с опять перекрашенными волосами гуляет - ни сил, ни возможности нет. Да и пока это не так уж и важно.
В свободное время пялюсь на символы, которые вчера показывал товарищ лама-Гуанако. На тот особенно, который был найден над дверями БГУ. Может, это болезнь открывает новые мыслительные горизонты, или просто я вижу, что хочу видеть, но я четко вижу, что слева прослеживаются элементы символов Лешия и Твири, а справа - Чумы и Гнили. И еще такое четкое разделение по середине... Верчу и кручу символ, который недавно передали по радио, но безрезультатно, гениальные прозрения покидают меня.
Меня ловит Леня и в лоб заявляет, что мутненький какой-то Ларий. Не могу с ним не согласиться, при всей моей к нему любви, мне почему-то тоже кажется, что он... Он, конечно, может быть человеком глубоко рациональным или полностью погруженным в бумажки, но он как будто нарочито не замечает ряда совпадений, событий и вещей. Леня предлагает вывести его на чистую воду - сжечь журнал например и заставить взбеситься. Я думаю, что тут скорее Веся взбесится, и предлагаю нажрать меня или его твирью и заставить блевать кровью на его руках - он может разволноваться и перестать сдерживать эмоции и язык. Но вообще все это выглядит не как злобный план, а скорее как тупое развлечение двух подыхающих от какой-то херни студентов, которые доходят до крайней степени злых шуток в своих выдумках. Я почти уверен, что это болезнь мне мозги путает, и как только меня отпустит, я сам ужаснусь тому, что так думал.
Я не собираюсь блевать у Лария на ногах. Я буду смотреть. Но и с Весей поговорю.
Рядом все крутится Либэ, и она все еще странная. Рассказываю Лене про нее с Шухером вчера. Леня напряженно отвечает, что вот это - это не Либэ. Это либо очень обдолбанная Либэ (и интересно, чем же), либо у нее... раздвоение личности.
Готов принять оба варианта, учитывая то, как она себя ведет. Обещаю присмотреть за ней.
Юр Карлыч снова сгоняет нас в одно место, начинается дождь. Раскрываю над ним зонтик и, пока мы ждем, дружелюбно интересуюсь, ну как он, рад, что вышел из отпуска, а тут так весело? Юр Карлыч нервно смеется. Я выражаю ему в лоб свои опасения - что это не вирус, а некая болезнь, возможно даже специально выведенная, так как симптомы крайне разнятся и в именно в таком наборе, вроде бы (так Леня говорил), не встречаются, которой, к тому же, заражают выборочно. Составляем список пациентов, вспоминаем, кто когда заболел. Выходит так, что я - нулевой пациент, дальше Варган, с которым я не общался и не пересекался, потом Фася и только потом - Леня, который меня обнял. Значит, ни воздушно-капельный путь, ни прикосновения. Юр Карлыч выглядит очень озабоченным (ну еще бы).
На паре по идеологии Максим Аркадьевич произносит речь (ТИХУЮ! Максим Аркадьевич говорит ТИХО и ПРОНИКНОВЕННО!): про Университет, про идею, про идеологию и про то, что за все свои поступки платим не мы. Это он нам сейчас прямым текстом намекает на собственный орган власти Университета? Ну так все, кому надо знать, давно уже знают. Устав надо было писать немного завуалированней. Пробегаюсь глазами по стройным рядам - тут и товарищ лама, и все преподаватели, и товарищ старший служащий с моей новой... прямо даже не знаю, начальницей? И угадайте-ка, кого нет?
Надеюсь, Ларий, ты просто окопался в бумажках, вот и задержался.
На ногах стоять тяжело, покачивает. Саша ловит за плечо. Благодарно прислоняясь к нему и выдыхаю.
Думайте головой прежде, чем что-то делать. За свои поступки отвечаете не вы, а мы. Будьте бдительны и аккуратны.
Я вижу, что Веся плачет. Эмоциональность, мне недоступная. Судя по этой речи - кто-то натворил больших косяков, и теперь шуруют весь Университет, вот и ответ, почему тут так давно гуляет СилКом со своим начальством. Однако давно уже понятно, что события несутся с бешеной скоростью, чистота эксперимента, заражения, восставшие покойнички... Мысли роятся, выстраиваются в цепочки, снова разваливаются, а я вдруг понимаю, что мне, леший побери, абсолютно не с кем ими поделиться. Вот вообще. С кем?
Смотрю на Сашу. Ну нет, я не собираюсь подвергать его жизнь опасности. Слишком много людей с пистолетами вокруг.
В течение всего вечера наблюдаю за Весей и за тем, как женщина в сером дружелюбно болтает с ним (погодите-ка, еще со вчера ведь). Понимаю, что это логично - одного завербованного может быть мало, а Веслав - староста, кому, как не ему, знать большую часть студентов и бумажек, через него проходящих. Дожидаюсь, когда он останется на лавке относительно один (его все еще трясет, и Макс подает ему успокоительное), а потом отзываю вбок. Начинаю издалека - с покаяния за то, что нарисовал оценок в журнале. Веся раскрывает журнал и показывает мне, что никаких оценок там нет. Ладно, с этим волшебством мы разберемся потом, сейчас не до мелких административных прегрешений. Спрашиваю, что он думает о Ларии и как его дела. Веся говорит, что иногда боится Лария и прямо цепенеет рядом, а еще, что тот не прикасался к журналу с начала недели (ну, это не самое страшное, что могло произойти), а вообще последнее время как-то ничего. Принято, об этом потом подумаю. Веся сбивается на какие-то эмоции, четко проговаривает "фаланга". Ну, неудивительно. Аккуратно тяну из него информацию - у него уже 12 уд, да, он должен поставлять информацию фаланге, да, он запутался и не знает, что говорить.
Как тебя, такого эмоционального, в шпионаж взяли?
Очень вовремя подоспевает Ларий, спрашивает, может ли он забрать Веслава. Пожалуйста-пожалуйста. Задерживается, интересуется моим здоровьем осторожно. Улыбаюсь ему устало и говорю, что могло бы быть и хуже, спасибо. Он уходит.
Бесцельно слоняюсь какое-то время по поляне, вижу, как вдалеке пробегают Саша и Тима. Они уже не первый круг наворачивают, первый раз я их заметил еще в разговоре с Весей. Щурюсь - Тима вообще... странная последнее время. И я бы не хотел, чтобы Саша во что-нибудь с ней вляпался. Но вроде бы, они просто гоняют от ОиК. Вроде бы.
На глазах у нас Аня Перезвонова и Лена-из-Столицы вдруг начинают ссориться и кричать друг на друга. Делаю один шаг, чтобы встать между ними и не допустить кровопролития, как вдруг улавливаю вещи, которые они кричат друг другу и... подумав, замираю. Слишком важно то, что они кричат.
Ссора затухает так же быстро, как вспыхивает - их разгоняют ОиК, и все быстро теряют к этому интерес.
Госпожа фаланга все-таки уронит меня когда-нибудь - опять подкрадывается со спины и вцепляется в локоть. Пошла бы в Силовой - цены бы тебе, такой тихой, не было бы. Отводит меня в сторонку, спрашивает, что я могу ей рассказать. Эк вы вопрос поставили! Ну раз поставили так, расскажу то, что могу. Говорю про Либэ и ее странное поведение. Говорю про любовные драмы Котика и Тимы, мало ли, вам интересно. Говорю про Весенина и его потерянное лицо (это лицо, Даня, держи его, пожалуйста), и про его брата. Специально тяну, чтобы последняя информация вытеснила всю остальную, и чтобы к моим однокурсникам не цеплялись. Разыгрываю небольшой спектакль из "Ох, а вы верите в мистику? Сейчас да? Ну тогда надеюсь, меня не отправят в МедКорпус сразу...", выкладываю ей в лоб, что считаю, что у нас имеет место быть конфликт Твири и Чумы в вочеловечевшимся воплощении, иначе объяснить странные галлюцинации, сны и эпидемию невозможно. Фаланга аж подбирается вся, как гончая, понимаю, что это, что ей надо. А еще понимаю, что с ее уд этот вопрос может разрешится быстрее, хотя пока неясно, хорошо или плохо это для БГУ. Пересказываю ссору (Опять ты здесь, почему ты все время лезешь, что тебе надо, я тебя ненавижу, ты постоянно все портишь!), уверен в том, что Лена - Чума, а Аня - Твирь.
Что удивительнее всего - я сам абсолютно уверен в том, что говорю, и не испытываю никакого диссонанса из-за того, что это дико звучит. Спасибо истфаку за широту мысли.
Жду, пока она все допишет, размышляя о том. чтобы официально запросить у нее повышение моего уровня доступа, потому что дальше копаться в этом будет сложнее с моим 14ым. Вслух же спрашиваю, что с моим отцом. Илариона Зигмундовна (ну и имечко) уверяет меня, что все в порядке, он взял отгул, чтобы посетить больницу, как я его и просил. А еще говорит, что обязательно сообщит мне, если что-то произойдет. Как мило.
Сразу после разговора с фалангой (она возвращает меня на пару прямо под конвоем), ловлю Весю - тот лежит дохлый на коленях у Дани и созерцает небо. Под предлогом того, что староста прямо тут сейчас и скончается, уволакиваю его с пары на себе (контроль, Женя, контроль! Как будто каждую кость в теле раздробили, но я уже даже свыкся с этим), сажаю на лавку и устало спрашиваю - Веся, тебе что дороже: гос аппарат или БГУ? Веся поднимает заплаканные глаза (о нет, только давай без слез) и самоотверженно отвечает - БГУ.
Отлично, говорю я. В таком случае я предлагаю тебе согласовывать информацию, которая уходит к третьему уд во избежания разрозненности фактов. Есть вещи, которые должны остаться в стенах БГУ. Есть вещи, которые нельзя говорить прямым текстом, если мы не хотим подставлять наших коллег.
Я знаю, что все, что я делаю - я делаю ради этих людей, а не каких-то там, сидящих наверху, и я знаю, что Веся меня поймет. Он понимает.
Я прошу его рассказать то, что он говорил. Он рассказывает, все еще срывается в какие-то метафоры и аллегории. Незло, но устало обрываю его, чтобы излагал фактами. И голос не повышал, мимо люди ходят. Веся излагает, потом пересказывает диалог с Ларием. К Ларию у меня к самому назрел ряд вопросов, но я все никак не могу его поймать. Веся вспоминает, что Ларий не смог быть на речи Максима, потому что сидел со Шварцхом. А что со Шварцхом? А никто не знает. Он всем отвечает "Тебе будет хуже", а если не помогает - "Тогда будет хуже мне".
Ставлю себе галочку поговорить со Шварцхом.
Аккуратно фильтруя, выкладываю Весе свои факты и догадки. Веся говорит, что кто-то вынес из галлюцинаций мысль о том, что тут борятся не две силы, а три, и две объеденились против третьей. Быстро подгоняю схему Леший-Гниль-Загробный мир (Гниль и Чума, значит, поставляют мертвячков в Загробный мир для развлечений?) к системе БГУ-младшие служащие-старшие служащие. Понятия не имею, кто за кого, куда и как, но четко понимаю, что все внимание фаланг надо перенаправить на младших служащих от БГУ. Может, даже открыто стравить. Но это план Б, слишком рискованно. Пока только догадками.
Благодарю Весю (за сотрудничество, Леший, Женя, тебе не хватает серого пиджака), довожу его до ОиК, вижу фалангу, делаю шаг к ней... И хлопаюсь в обморок.
Обморок приятный - лес и мягкая трава, ручьи и... Леший. Леший смотрит на меня, но почему-то нестрашно, тянет руку, словно одобряет. Предпочитаю думать, что это хороший знак.
Предпочитаю думать, что Леший все же на стороне БГУ.
Открываю глаза, меня поднимает СилКомовец, рядом – встревоженная фаланга (ну класс, а мой родной Университет срать хотел, что я в луже носокрови валяюсь). Рядом ЮрКарлыч, спрашивает, в порядке ли я, понижая голос, предлагает твирь. Я отвечаю, что солидарен с мнением Лени - пока я еще держусь, и я могу держаться, и пусть твирь достанется тем, кому она нужнее. Юр Карлыч принимает это, я благодарен.
Быстро говорю, что должен предоставить фаланге еще информацию, она записывает.
Говорю про младших служащих с пистолетами и их слежкой за чистотой эксперимента. Говорю про Даню-Сашу и про то, что я более, чем уверен, что Летов не мертв по причине того, что Летова не существовало. Говорю, что почти уверен в том, что руку младших служащий себе сам прострелил, чтобы отправиться с нами. Аккуратно предполагаю, что не заключается ли эксперимент в точнечном распространении заразы и испытании новой болезни (это даже звучит дико, но фаланга не перебивает и смотрит внимательно)? Принято. Замечательно.
Женя-Женя, куда ты ввязался?
Сажусь, наконец, рядом с ОиК, мы говорим про революционные предпочтения. Они такие тихие и так внимательно слушают, что я бы даже умилился, если бы Леня и Узда не проскакали бы сзади на воображаемом коне, и ОиК НЕ РАЗРАЗИЛИСЬ БЫ ТУТ ЖЕ ВОПЛЯМИ. ОЧЕНЬ. ГРОМКО.
Леня делает гениальность - выкидывает из кармана лягуху-Гошку и говорит, что ищет ее.
Небо оценивает его юмор и начинается дождь.
Дальнейшее я помню плохо - мне ужасно весело, ужасно больно, ужасно херово, ужасно страшно за то, что я делаю, но вместо этого я ржу, как припадочный, и ищу Гошку под дождем, насквозь мокрый. Потом проталкиваюсь к Гуанако - товарищ лама, пойдемте танцевать под дождем!
Мы бежим и танцуем, и рядом Веся, а потом меня перехватывает Саша (бесконечно красивый, в мокрой рубашке и с черными волосами), и мы танцуем с ним, и Веся рядом что-то кричит и хлопает в ладоши.
Я зову танцевать Лария, он смущенно смеется и отмахивается, я даже падаю на одно колено в лужу, но он игнорирует мои потуги. Весь второй курс носится под дождем, ликуя, ОиК кружат смеющегося и закрывающего лицо руками Макса, Ларий все-таки выходит к ним под дождь - и леший меня побери, я все еще живой и не собираюсь умирать. И так хорошо. Так хорошо.
Всем хорошо, кроме Гошки. Его мы, видимо, теряем навсегда.
После танцев Саша раскрывает зонт и зовет пройтись, и мы идем по дороге, и говорим обо всем и ни о чем, о Тимочке, которая сегодня переночует у Саши, о том, как они бегали пьяные от ОиК, о том, как он попал в чайку грифоном и загадал желание (и даже не про сессию, и не про Тыхбара), а я чувствую, что не могу больше молчать и скрывать все от него - и прорываюсь. И про Твирь, и про Чуму, и про простреленные руки, и про 3 уд, который трясет меня на предмет информации. Саша даже не восклицает - просто смотрит во все глаза, а я как заведенный повторяю ему, чтобы молчал, чтобы ни в коем случае и никому, чтобы по возможности не лез, чтобы...
Саша прерывает меня.
Поцелуем.
БДЫЩ МИР РУШИТСЯ В МОЕЙ ГОЛОВЕ.
Я охреневаю очень долго и очень сильно, и Саша несчастно шепчет в мои губы, что не может этого объяснить.
И я ляпаю ему - и не надо.
И снова целую.
Возвращаемся мы назад медленно, а я теперь загоняюсь, что заразил его, хотя мы вроде выяснили, что болезнь так не передается. И мне, на самом деле, немного лучше, и Саша рядом улыбается.
Перед тем, как уходить домой, я прошу у Саши еще несколько минут и отвожу в сторону Шварцха. Очень внимательно смотрю ему в глаза, Шварцх взгляд выдерживает. Предлагаю ему рассказать все то, отчего нам всем будет хуже. Витя смущается, приходится ему помочь - Твирью и Чумой ты меня не удивишь, удиви чем-нибудь еще. Витя тихо отвечает, что знает, что зараженных гораздо, гораздо больше, но пока не всех видно.
Это ценная, но очень дрянная информация. Киваю ему и благодарю.
Наконец мне удается изловить Лария Валерьевича. Начинаю издалека приятной беседой про его бурную студенческую молодость, и отчего же он со мной не танцует и сердце мне бьет. Ларий бормочет что-то про то, что между нами разница в 13ть лет. Да быть того не может, а сколько вам? 32? А мне - 22, видите, всего лишь 10, а не 13! Когда шутки и отвлеченности заканчиваются, задаю ему первый наводящий вопрос про символы над зданием БГУ, а Ларий вдруг рассказывает мне целую эпопею про то, как они гоняли по городу, и что символов было больше, и что в конце всех дошедших похвалил Гуанако... Опять Гуанако. Леший... Кстати, этот каламбур не дословен? Гуанако у нас не шаман, случаем? Или сам Леший? Уже ничему не удивлюсь, но пока это просто безумные гипотезы. Не прерываю Лария, просто слушаю, иногда направляя вопросами - символы будто проявлялись, а потом исчезали, и нет, в 1869 не было ничего удивительного, и самым большим происшествием было то, что трое студентов заблудились. Хочется прицепится к количеству (трое), но как-то не цепляется.
Смотрю на зарисованные символы, пока он говорит. Думаю.
А что, вас так заинтересовала тема? Да-да, рассеянно отвечаю я. Сашенька у меня курсовую по городским легендам пишет.
Напоследок я спрашиваю его, считает ли он себя рациональным человеком, далеким от мистики?
Ларий думает и говорит, что, пожалуй, да.
Улыбаюсь ему и благодарю за вечер.
Все. Все, пора домой, и сушиться, срочно.
День пятый. Четверг.День пятый. Четверг.
Расстрелы на сцене и игры с Чумой.
Хрен его знает, какая погода, сначала были в помещении, а потом стемнело.
Всю ночь говорим с Сашей - я даже, забыв о своем дрянном самочувствии, опрокидываю стакан-другой, чтобы не поехать головой, пока воспринимаю. Воспринимаю, что херовая какая-то у нас дружба вышла... Или, наоборот, очень хорошая. Правильная. Саша говорит, что на секунду, на несколько секунд, он представил, что меня больше не будет, никак и нигде, и стало так страшно и плохо. И, видимо, это не очень хорошо, что мне пришлось так сильно заболеть, чтобы он понял, но сделанного не воротишь.
Я не могу спорить с тем, что давно и бесповоротно люблю Сашу. И не хочу спорить. Просто зову его к себе на колени и обнимаю.
А потом приходит Тима, и Саша засыпает у меня на руках.
Мне не спится, кашель дерет горло, и я бесцельно слоняюсь по квартире, курю на балконе и даже убираюсь от скуки, а потом присаживаюсь на несколько минут на диван... И засыпаю. Наконец-то засыпаю!
И во сне нежная девушка с рыжими волосами шепчет мне, что все будет хорошо, что мне скоро станет легче. Она гладит меня, и я чувствую, как боль отступает...
Просыпаюсь я, конечно, уставшим и разбитым, но... Но... Мне правда лучше? Мне на самом деле лучше?
Почему Твирь выбрала меня? (Да, можно сомневаться и строить гипотезы, но я не привык сомневаться, и это - Твирь, я уверен).
И, главное, раз она здесь, раз она взялась за лечение, есть ли у нас всех шанс?
А что, я собственно, внутреннюю демагогию развожу, если можно просто подойти к Ане?
Звоню отцу с утра и спрашиваю, как его самочувствие и как дела вообще - он отвечает, что все в порядке, ничего не нашли, здоров.
Верчу в руке найденную вчера гильзу и говорю, что мне бы встретиться с ним до учебы сегодня, если он может. Он отвечает, что в курсе, что учебы нет, есть конкурс, и он на него придет. Я рад. Он звучит отдохнувшим.
Приезжаю на место немного раньше - он уже ждет. Не успеваем мы перекинуться и парой слов, как появляется Илариона Зигмундовна (товарищ Царь звучит проще и лаконичней), и отзывает меня в сторону. Я достаю и отдаю ей конспекты и знаки пантеона Лешего и пантеона Гнили, а также собственные выкладки и соображения по поводу знака над БГУ. Хоть кто-нибудь может в этом разобраться? И если не фаланга, так хоть люди, к которым она может прийти со своим 3 уд и попросить посмотреть?
Фаланга делает ответный ход - вы не надумали все же официально вступить в ряды младших служащих?
Да, я как раз хотел попросить вас рассмотреть возможность присвоения мне более высокого уд, так как вещи, с которыми сейчас сопряжен ваш и мой интерес, становятся местами недоступны по причине моего 14 уд сейчас. Товарищ Царь улыбается. У нее все время такая улыбка, как будто "Ага, ну вот ты и на крючке".
Не надейтесь, товарищ Царь, я так просто на все подряд не поведусь.
Перед тем, как идти репетировать, снова ловлю отца и кратко излагаю ему свои наблюдения и события предыдущего дня (что за армейская привычка отчета). Ничего не могу с собой поделать - как он будет использовать эту информацию и донесет ли до своего начальства - его дело. Просто у меня нет больше близких людей, которым можно безопасно выдавать все свои догадки. Напоследок отдаю ему гильзу - палить уже начали, присоединяйся. Отец хмуро вертит ее в руках и кивает на все мои слова. А потом достает из сумки бутылку молока (серьезно?!) и отдает мне. Удачи сегодня, Женя. Я рад, что ты поправляешься.
На самом деле, в мире и правда нет ничего лучше семьи, сколько бы недопониманий между вами ни было.
Репетируем с ребятами на скамейке, у меня, если честно, нет никакого желания ни читать, ни вслушиваться (с меня хватит того, что я все это написал). Мимо кочуют группки, Брованну протаскивает на себе Ройш - хмуро провожаю взглядом. Бровь ударилась во все тяжкие и не то, чтобы я был в восторге от того, куда она ввязалась. Как и Тима.
На лекцию Поппера мы опаздываем, но не особо что-то пропускаем - он вдохновленно сбивается с темы на тему, забывает факты и больше размахивает руками. Пытаюсь вызвать его на конструктивный диалог, не получается. Юр Карлыч вообще очень милый и восторженный, конечно, но поток его речи мне недоступен. В конце он начинает рассказывать про опарыши в ранах и Саша, незадолго до этого появившийся в аудитории, пытается не блевануть на свеженарисованных в тетради для конспектов чаек (первая гордо несущаяся чайка подписана как "Женя"). Глажу его по спине, выходить он не хочет.
После лекции курим, готовимся к конкурсу, Юр Карлыч подходит спросить, как самочувствие. Лучше, гораздо лучше. Я все еще бледный и с синяками от недосыпа, но сегодня вздремнул час с чем-то, думаю, это хороший знак. Кашель уже не так выворачивает легкие. Кровь из носа наконец перестала.
Анечки пока не видно.
Идеологический конкурс театральных этюдов студентов "Золотая Орхидея" начинается с прочувствованной речи Лария, мы идем на сцену первые. После сценки выхожу с бокалом к отцу, предлагаю ему (за дело Революции ж). Он в гражданском, улыбается и, кажется, немного пьяный, но мне так отлично видеть его счастливым, пусть даже так. Тем более, тут фаланги и другие городские власти, он замечательно держит себя в руках (просто я тебя лучше знаю). Говорит, что ему понравилось. А потом обнимает и говорит, что любит меня и гордится мной. И я теряюсь на долю секунды, потому что был уверен, что давно и прочно его разочаровал.
Я тоже тебя люблю, пап.
Фалангам вроде как не очень понравилось наше идеологическое шампанское на сцене, потому что мои друзья-идиоты его прямо там и выпили. Ладно, скажем, что это просто газированная водичка, успеть бы бутылку вылить куда-нибудь.
Конкурс идет своим чередом, группки выходят на сцену. В какой-то момент меня снова накрывает кашель, и голова вдруг делает виток и отключается. Мне снится лес и шепотом в самое сердце - ты мой сын, и я люблю тебя, сделай правильный выбор... Кашель растворяется, ломота отпускает, и такое чувство... Не знаю, вселенской любви? Покоя? Счастья? Звучит ужасно затерто, но это чистое, сильное и светлое чувство никак иначе не описать.
Я открываю глаза и все еще чувствую запах земли и мха.
И теплых огромных ладоней на своей спине.
Защищенности. Правильности.
Сценки идут, люди циркулируют по залу. Слышу обрывки разговора и перемещаюсь к окну, залезаю на подоконник. Кто-то там, на крайне повышенных эмоциональных тонах, обсуждают безусловно важные вещи, но гул в зале и диалоги со сценки дают мне уцепить только "шаманская гэбня", "эксперимент" и "пичкать всех твирью". Судя по голосу - это Поппер надрывается. Интересно.
На выходе меня на секунду ловит фаланга и вручает расписку. На расписку смотрю только в раздевалке, когда один. Младший служащий, 12ый. У меня закономерность прыгать через два уд, видимо. Прячу приказ в нагрудный карман.
"Золотая орхидея" заканчивается феерически - расстрелом Маросейки из натурального пистолета. Бестужев срывается в истерику, всех выгоняют из зала, хорошо, что Юр Карлыч был на месте, и они колдуют там в две пары рук с Варганом. Стрелявшего и трясущегося Ромашку успокаивает Гуанако. Я замечаю Хоблю - тот почти падает, успеваю подхватить, понимаю, что в бессознанке. Тащу на воздух. Пробегающую мимо Алешу успеваю цапнуть за юбку - и она льет воды в лицо Хобле, чтобы очнулся. Леший, ну я ж не медик! На мой мысленный призыв появляется Шухер-старший и я успокаиваюсь. Вижу отца, у того лицо просто бесценно по части эмоций, я испытываю примерно те же. Выходим вместе и курим, я пересказываю ему события, говорю, что пистолет не табельный был, скорее портовый. Про номера сказать не могу - далеко. Отец хмурится и кивает.
Нас гоняют туда-сюда стайками, я бесцельно всматриваюсь в людей и лица. Общую картину портит только вопящий Фася, но я понимаю, человеку херово. Среди учащихся гуляет Леночка - летящей походкой, чумным душком. Ласково зову Леночку, спрашиваю, что ж она в черных очках, не темно ли ей? Не темно, отвечает Леночка с плотоядной улыбкой, и за стеклами очков мелькают белые глаза.
Смотрю, как Леночка воркует с Липатовым. -1 в моем рейтинге выживших. За весь вечер он пополняется на Шварцха, Карамзину, как не было бы прискорбно (особенно за Витю, но выбор - штука такая, персональная). Не на ту сторону ребята перешли, не на ту.
Вылавливаю Ромашку, спрашиваю про пистолет. Я понимаю, что он очень напуган и заебан, пытаюсь донести до его затуманенного мозга мысль, что мне нужна четкая информация, чтобы в дальнейшем наоборот не подставить тех, кого не надо, и вывернуть ее так, чтобы всем было хорошо. Ромашку перебивает Маросейка. Чем дольше мы с Римом вот так общаемся, тем больше во мне растет отвращение - я серьезно мог с ним переспать когда-то давным-давно на первом курсе? Правда? С вот этим чокнутым и нервным, недослушивающим до конца?.. Маросейка замахивается, но я ловлю и выворачиваю кулак здоровой руки. Даже на объяснения тратится не охота. Добро пожаловать в список потерянных для делового сотрудничества.
Так и разбредаемся. Ромашку еще поймаю.
Анечку нигде не видно - она вроде промелькнула в зале, пока еще сценки шли, и куда-то делась. Где же ты, Анечка...
Мимо проходит Златовский в обнимку с новым парнем. У того гнездо из волос на голове и зеленая одежда. Я чувствую запах сырого мха и нагретого дерева - а как зовут твоего друга, Леня?
Алеееееша, - расплывается тот в пьяной улыбке.
С сердца сваливается камень.
Алеша. Леша. Леший.
Алеша не хочет познакомиться с Леночкой? - с напряженной улыбкой спрашиваю я. И по взгляду понимаю, уже знакомы.
Нас продолжают гонять туда-сюда. Мне не нравится, как Леночка липнет к студентам и я вызываю огонь на себя, зову ее погулять, спортом вон позаниматься, мячик лежит. Леночка смеется и порхает. Догадываюсь, что Хоблю мы уже не увидим. На вопросы не отвечает, выскальзывает и уклоняется - дррррянь, поджечь бы тебя. Рядом с ней кашель снова разгорается в груди. Проходим мимо Шварцха и Златовского, улавливаю краем уха "...думаю - Можайский". Что там думаю-Можайский?
Конечно, пока рядом Леночка, они не говорят.
Леночка липнет к Максу, срочно выдумываю, что мне нужны его кофейные сигареты, тяну-растягиваю время, Леночка рядом недобро щурится - да хер тебе, а не совратительные разговоры, паскуда. Нас снова загоняют обратно, Леночка прилипает к Липатову - вот, и не отклеивайся от него.
А я, наконец-то, вижу Аню. Она с Сашей - значит, с Сашей все хорошо. Зову Аню погулять, в сердцах шучу про сожжение Леночки. Она грустнеет. Уверяю ее, что просто пошутил. Это от нервов. Качаю ее на качелях и благодарю за спасение. Не прикрываюсь "Анечками", зову ее "Твирью", как и должно быть.
Умный мальчик, давно догадался?
Улыбаюсь.
Приходит Алеша, садится на другие качели. Рядом со мной летают туда-сюда древние боги передают через меня бутылочку пива, умопомрачительно. Напрямую говорю, что хочу помочь, но не знаю, как. Что хочу понимать, что делать нам, ведь и от нас многое зависит.
Они улыбаются, и я верю, что смогу быть полезен. Анечка просит говорить, следить, не давать другим быть обманутыми. Поговорить с Сашей, он волнуется. Я знаю, Аня. Я тоже за него волнуюсь.
Иду искать Сашу, нахожу отца. Он заявляет в пустоту, что пытки - это так скучно... Начинаю заводиться - отлично, а сейчас он скажет... Ну да, не мой у д. Прошу его оставить свои нежные замечания при себе и лучше послушать о тех, на кого стоит обратить внимание. Вываливаю на него всю эзотерику, а заодно мои подозрения насчет Липатова. Советую поискать тело Хобли, теперь уже точно тело. Он кивает на ту сторону улицы, за забором сидят Златовский и Шухер. Намек ясен, гуляючи подхожу к забору, но не слышно нихрена. Отец говорит, что у них есть подозрения, что Шухер мутит какую-то херню, но не раскалывается пока. Шухер? Мутит херню?
Я готов поверить, на самом деле. Вполне готов поверить.
Отца снова уволакивают куда-то по долгу службы, я вижу очень бледного Весю. Складываю 2+2, оттаскиваю его вбок, задаю в лоб вопрос - пытали? Пытали, кивает Веся. Информация или месть? Скорее месть, улыбается Веся. Слился из корпуса фаланг.
В Бюро Патентов тебя вряд ли взяли, значит, гэбня? Городская?
Ты внимательно читал Устав, Женя?
А, ты про наш орган власти? Хотели бы завуалировать это - писали бы по-другому.
Веся кивает.
Значит, ты теперь младший служащий при Университете. Хорошо.
Говорю ему, что согласился на должность при фалангах, но по-прежнему ставлю на первое место БГУ. Прошу его не стеснятся приходить сотрудничать. Веся кивает. Теперь дела и правда проще пойдут.
Пытаюсь поговорить с Леней, но он мечется туда-сюда. Поэтому стою с Аней, смотрю на ее босые ноги на асфальте и грустный взгляд. Анечка, ведь все это не случается про так. Кто-то зовет кого-то, а другой кто-то зовет другого кого-то, чтобы с этим разобраться. Вас призвали, правда? И далеко не студенты. Вашими руками решаются очень идиотские политические дрязги, а страдает вот наше стадо второкурсников. Анечка улыбается. Да не отвечай, я и так знаю, что прав.
Анечка все же говорит: есть хорошие варианты, но они не срабатывают, потому что ошибаются в наполнении. Будет ритуал с Шухером, Женя. Не ходи. Методы у них хорошие, и цели благие, а люди - не те. Киваю.
Подходит Саша, идем с ним гулять. Правда, перед этим нас пытается поймать Котик и позвать пить. Весело перенаправляю его к Шварцху, тот мне бутылку обещал за то, что я Демьяну одолжил шинель (просто поймал на слове, это была шутка). Узда рядом громыхает, что нас ждет бар "Мертвая Рыба". Мне пить не хочется, Саше тоже, и мы тихо сливаемся. Заходим в какой-то темный тупик, и мы здесь не одни, в самом углу, у стены, кажется, Алеша и кто-то в темном. Колба? Слышал, как Аня и Леша бесконечно говорят про него, как про хорошего мальчика. Значит, нестрашно. Что лесным духам мои сметенные мысли про политику?
Рассказываю Саше все подряд, пытаюсь узнать, о чем он говорил с Тимой. Саша мнется, отнекивается ерундой - врет, вижу ведь. Говорю, что Хобля, кажется, видел у Тимочки рога, мерещилось ему. Говорю, что уверен, что Тимочка лезет в какую-то очень большую херню и умоляю его не лезть туда с ней. Говорю, что теперь официально считаюсь младшим служащим корпуса фаланг. И еще много всего, что говорить не следует, но сейчас вокруг такая херня, и я люблю Сашу и хочу быть с ним честным. Меньше знаешь - крепче, конечно, спишь, но сон рискует стать вечным. Прошу его не соглашаться на сомнительные предложения и верить только Леше и Ане. Саша трется лбом о мой висок и прижимается теснее. И еще теснее. И еще. Да что ж ты...
...Спустя вечность и еще немного, я медленно выдыхаю, а потом застегиваю ему ширинку дрожащими пальцами. До дома не дотерпел бы, да? Саша пьяно улыбается рядом.
Не так я представлял наш первый раз - в кустах, за деревом, с древним богом в нескольких шагах. От этого почему-то смешно и глупо, и я обнимаю Сашу.
И мы возвращаемся к остальным.
Алеша выплывает из того же переулка спустя несколько минут - за руку со Скаржинским. Пока не знаю, как к этому относиться, все-таки некоторые свои субъективные чувства перебороть сложно.
Перед тем, как идти домой, успеваю, наконец, поймать Леню. Он так сегодня беспокоился за мое здоровье и несколько раз спросил, не поправляюсь ли я, что я в лоб спрашиваю его, не натворил ли он глупостей, не согласился ли на сделки не с теми, и не истратил ли свое "волшебное" желание впустую, если мне еще ночью пришла Твирь?
Истратил, получается - вздыхает Леня, - но на сделки не с теми не подписывался, будь спокоен.
Он хочет предложить мне вещь, и вот все идет как всегда - что-то важное, но ты сначала согласись. Устало напоминаю ему, что не принимаю не взвешенных решений и сначала хочу все услышать. Леня с досадой говорит, что не может трепаться об этом всем подряд, чтобы они такие потом "ой, нет, мы не можем".
Спрашиваю про Шухера и ритуал - он ведь про это? Леня не удивляется, кивает.
Говорю, что людей не тех набрали. Что я буду участвовать, но только если перенаберут людей. Кого, например? Сашу, он хороший. Весю - он горит за свой БГУ и людей в нем. Себя, конечно. Леню (Леня смеется - я хороший?!), да, Леню, потому что несмотря ни на что, Леня, ты - хороший. Ты добрый. Да, ты бьешь в нос и отжимаешь сигареты, но ты спасаешь людей и сейчас ты спасаешь всех нас. И когда кто-то падает, и когда кто-то блюет кровью, ты - первый, кто бежит помочь, даже если сам блевал кровью несколько минут назад. Леня мнется. Знаю, я ковырнул слишком глубоко, чтобы ты оставался спокойным. Нужен пятый. Преподавательский состав? Нет, они старые для этого. Тогда Колба. Его кандидатура точно одобрена. Но я бы еще раз утвердил их с нашим... нулевым уровнем доступа. Смеемся идиотской шутке и обещаемся завтра с самого утра утвердить людей.
Какое-то время к дому рядом со мной шагает Алеша, обнимает одной рукой (теплые руки на спине и запах мха). Говорю ему про ритуал. Он говорит, что как есть две силы (три, думаю я, но Загробный мир нам неинтересен пока), есть и два способа. Говорю, что если первый не подействует - то мы найдем второй, но если люди будут хорошие, разве нет?.. Перечисляю людей. Алеша думает и всех утверждает. Треплет меня по волосам, хороший ты мальчик, Женя. Молодец.
Женя просто хочет, чтобы стало поспокойнее.
Прощаюсь с древними богами (смеющимися мальчиком и девочкой с бутылкой пива), и догоняю Сашу.
Тот берет меня за руку.
День шестой. Пятница.День шестой. Пятница.
Когда тебе приходится жить (но не хочется).
Серое небо и дождь.
К дому мы доходим без происшествий, а потом мне звонит товарищ Царь. Не припомню, чтобы давал ей свой номер, но это же товарищ Царь. Прошу Сашу подниматься, говорю, что приду через несколько минут, провожаю его взглядом и бреду дальше, до указанного переулка. Товарищ Царь все такая же подобранная и опрятная, таинственная способность фаланг оставаться всегда такого вида, будто они только что из дома, а пиджаки у них вообще не мнутся.
Товарищ Царь улыбается при моем приближении, и бухает в лоб, без особого затягивания (что удивительно).
- Товарищ Можайский, есть некоторое предложение для Вас. Весьма... заманчивое.
- Заманчивое, знаете ли, от слова "заманивать", - усмехаюсь. - Но я открыт к предложениям.
- Не хотите ли вместо младшего служащего поступить на службу сразу в должности полуслужащего?
Что ж, это было ожидаемо. Тяну время тупыми вопросами.
- Разумеется, это не моего ума дело, однако мне сложно представить, что мою кандидатуру сочли подходящей для такой работы.
- Ну почему же. Вы показали себя весьма и весьма перспективным молодым человеком, инициативным, умным и внимательным. В связи с чем корпус фаланг считает возможным принять вас на работу сразу в должности полуслужащего.
Полуслужащий - это высокий уд и возможность более легко оставаться в курсе событий. Но это и ставит под удар не только меня, а и Сашу, и весь БГУ. Гэбня БГУ, безусловно, находится в подчинении фаланг, и что-то мне подсказывает, что фаланги далеко не всегда нашим БГУ довольны... Но это ведь и возможность быть в ситуации, понимать, что происходит и, по возможности, успевать что-то передать если не гэбне напрямую, то Веславу. Хорошо. Ладно.
- Если я могу быть полезен и вы так считаете, то я согласен.
- Я весьма этому рада. Соответствующий приказ и жетон я вручу вам завтра. Приятной ночи.
- Приятной ночи, товарищ Царь.
Жду, пока она скроется в переулке, разворачиваюсь и бреду домой.
Дома Саша в одной рубашке и горячий чай. Позволяю себе отключить мозг хоть ненадолго и просто наслаждаться тем, что есть.
<…>
Я открываю глаза ночью и уже все знаю. Просто знаю - и все. Без преувеличений, драматизма или заломанных рук. Сажусь аккуратно, чтобы не разбудить Сашу, иду на балкон - по ночам прохладно и голые ноги прилипают к грязному покрытию.
Не уверен, что хочу спать дальше (и жить дальше).
Но придется.
Вот тебе, товарищ Твирин, твой вчерашний монолог. Открываешь глаза - а детство прошло, и юность прошла, и вообще вся старая жизнь прошла.
Саша с утра встает, порхает, спрашивает, давно ли я не сплю. Сил говорить нет, Саша понимающе отстает, включает радио, замирает...
И я опять слушаю, как какие-то невидимые люди говорят, что Можайского Г. Л. нашли мертвым. Какие-то люди, для которых "Можайский Г. Л." - это просто буквы на листе, которые надо зачитать.
Понимаю, что сейчас завою, и поспешно выхожу от Саши к себе. Я думал, что разучился плакать - что не будет повода, по которому из меня вдруг выжмется это больное и горячее; но вот - я лежу на полу в прихожей, не в силах даже дойти до кровати, и скребу ногтями пол, пытаясь унять разрывающуюся от боли грудную клетку и сердце.
Его больше нет. Его нет. Нет. Нет. Нет!
<…>
Утро я проведу на юрфаке - здесь траур по отцу. Кто-то пытается ко мне подойти, но взгляда становится достаточно, чтобы лезть перестали.
Мне не было так плохо никогда, даже с чумой в костях.
<…>
До места лекций я бреду один, под черным зонтиком и мелким дождем. Погода словно издевается, заставляя снова и снова спотыкаться и смаргивать горячее на ресницах. Все такое неуместно-черное... Отец всегда ходил в черным. По долгу службы.
Я иду просто потому, что должен сегодня сдать зачеты. Юрипруденция. Я бы хотел тебе позвонить вечером и сказать, что у меня отл, потому что я правда учил юриспруденцию. Я знаю, как ты хотел, чтобы я поступил на юрфак, а я не пошел.
Я помню, как сказал однажды, что ненавижу тебя - далекие пятнадцать лет, глупые ссоры, вспыльчивость, я выкрикнул это... Как я вообще мог? Как такое могло сорваться с языка? Как я посмел?!
Я осознаю горькую правдивость слов о том, что мы всегда не успеваем сказать тем, кого теряем, как мы их любим. Как мы их ценим. Как я горжусь им - и как хочу, чтобы он гордился мной.
Сцепляю зубы.
Я справлюсь.
<…>
Они подходят по одному, и становятся в отдалении, как будто боятся, что я взорвусь. Каждый из них спрашивает, как я и можно ли меня обнять. Я почти не реагирую - они обнимают, соболезнуют, Котик садится рядом и пытается просто побыть. Я - безэмоциональная скотина. Мне все равно, один я или нет. Мне просто надо это пережить, и я жалею, что должен переживать это здесь.
<…>
Меня отзывает в сторонку товарищ Царь, заводит за угол.
И вдруг обнимает.
Соболезнует. Говорит, что он был прекрасным сотрудником и все скорбят по нему.
Киваю - не знаю, зачем мне все это. Он был моим отцом в первую очередь.
Фаланга выдает мне мое удостоверение на 9 уд и мое первое задание. Собрать гильзы и номера табельных со всех младших служащих, гэбен и вообще любых людей при оружии, исключая Гуанако (у него изъяли вчера). Уточняю, что я не знаю в лицо Университетскую и Бедроградскую гэбни, раз уж они здесь. Мне выдают список имен, уточняют, что Бедроградская здесь, скорее всего, под псевдонимами, выписывают бумагу и отпускают с миром.
Иду работать. Надо работать, иначе свихнусь.
(Перед тем, как уйти, показываю ей свой блокнот - я выписал все имена, даты и обстоятельства смерти членов СК. У этих еще и дети умерли, мы с Липатовым, возможно, на очереди. Они все связаны с Колошмой, вы и сами это видите. Товарищ Царь отвечает, что среди них всех, только один не был связан с Колошмой, но это и правда напрашивающаяся версия).
Первым отлавливаю младшего служащего, который представляется Бездомным Михаилом Владиславовичем. Присматриваюсь к нему и усмехаюсь, опять волосы перекрасил? Ну ясно. Выписываю его табельное, забираю гильзу.
На воздухе стоят, толпятся, курят - ОиК опаздывают, лекции нет. Ройш вдруг падает, трясется от боли. Леня еле ползает, чума жрет его изнутри. Где Твирь и как спасти Леню?!
Замечаю краем глаза, что младшие служащие, гуляющие вокруг, таинственным образом разоружились от своих табельных, как будто их и не было. Досадливо цокаю языком - ожидаемо, конечно, но так поступают те, кому есть, что скрывать. Ничего, дожмем их.
Меня вдруг ловит Тимочка, зовет поговорить. Напрягаюсь заранее, хватка за локоть у нее профессиональная. Она ведет меня все дальше и дальше, и молчит - я почему-то жду от нее чего угодно, в том числе и удара тяжелым предметом по голове. С Тимочкой что-то очень не так, но что - понять крайне сложно.
Останавливаюсь, когда мы отходим достаточно далеко и говорю, что не пойду дальше, пока она не скажет, куда и зачем мы идем. Она пытается хлопать глазами и говорить со мной своим милым голоском - изгибаю бровь, мол, серьезно? Тима сдается - мы идем к общей знакомой в сером. Какой общей знакомой? - изображаю святую невинность. Телефон в кармане, кнопка над вызовом, если что - позвоню Лене Златовскому и он все услышит.
У Тимы звонит телефон. Да, я с Можайским-младшим (дергаюсь, нет больше никаких "младших" и "старших"). Да, он очаровательно мил. И нет, ни в какую не колется.
До меня, наконец, доходит одна простая догадка. Подстраиваюсь под Тимочкин шаг и спрашиваю - может, тебе серую юбочку надо носить? А ты все в синем, да в синем платье...
Тима расплывается в улыбке. Ясно. Значит, я все это время на коленочках свое начальство катал.
Товарищ Царь выходит навстречу из темноты, подает Тиме ее удостоверение, 3 уд (успеваю разглядеть только имя - Ригория. Рига). Григорий и Ригория. Что-то в этом есть.
С Тимы снимаются почти все подозрения, я мгновенно успокаиваюсь и принимаю новую данность: Тима – начальство, начальство слушать и уважать.
Они ведут меня на допрос - допрашивают... Котика. Котик у нас младший служащий при Бедроградской гэбне. На всякий случай мысленно готовлю себя к тому, что мне вполне могут приказать переломать его пальцы, но обходится без этого - Котик и так нервничает и рассказывает, в целом, все, хотя я прекрасно слышу, как он опускает часть фактов. Фаланги тоже это слышат. Котик доходит в своих изысканиях до Тимочки - что кто-то видел какой-то дореволюционный портрет, что женщина там - ну вылитая Тимочка... Тима (Рига?) напрягается. Машет руками, корчит рожи - нет, не развивать тему! В итоге мы просто уходим - это мне нельзя было слышать или это просто была не та степь (степь, ха-ха) допроса, в которую они хотели направить Котика? То ли это просто была проверка на мою прочность пыточного допроса, и я ее прошел.
Идем обратно, Тима спрашивает про расследование. Передаю ей номер табельного "Миши-Дани-Саши" (знакомься, Женя, это голова Бедроградской гэбни, Туралеев Гошка Петюньевич. Гошка!), говорю, что остальные тут же разоружились. Тимочка цокает языком.
Опаздываем на лекцию Гуанако - он рассказывает про древние ритуалы призыва Лешего и Гнилоболотника. Как своевременно. Нахожу глазами Сашу - он пишет, и пишет ответственно. Понимаю, что снова буду спрашивать у Саши конспект (потому что фаланги точно спросят его с меня). Слушаю. Слушаю. Слушаю.
В ушах опять шумит.
Они опять про возрождение мертвых.
Про то, кого и как можно вернуть.
Не думать, Женя. Не думать.
После лекции меня отводит в сторонку Бровь (сторонка - это сильно сказано, идем мы долго и находим самый непросматриваемый и пыльный угол), открывает рюкзак... и достает табельное моего отца. Говорит, отдал ей с запиской. Показывает записку (в глазах мутнеет, накипает). Делаю шаг, крепко ее обнимаю. Можно я оставлю записку себе, пожалуйста?
Бровь кивает.
Последние слова отца - обо мне.
Выверенным движением выдвигаю магазин - обойма полная. Стреляли не из этого.
Но у отца было два.
Бровь отдает мне конверт - просит отдать Ларию, если ее куда-то надолго уведут младшие служащие или ее отец. Работаем на гэбню, Бровушка? Она хитро улыбается. Хороший выбор. Правда, я думаю, что ты - замечательное подспорье университету.
Откуда я знаю про гэбню? Пункт 187 настоящего Устава БГУ. Прямым текстом. Бровь смеется, что не читала.
По дороге обратно, она спрашивает, какой у меня-то у самого уровень доступа. Смеюсь и говорю, что у меня просто природное любопытство зашкаливает, потому я и на истфаке. И все переводится в шутку.
Пора продолжать с гильзами. Зову прогуляться Молевича (тот выглядит кипящим, но идет со мной). Отходим подальше, я спокойно излагаю ему то, что уполномочен вести расследование по факту гибели членов Силового Комитета этой ночью, в связи с чем ему необходимо предоставить гильзу из табельного и номер табельного.
И тут я получаю первый серьезный удар по вере в свой БГУ - Молевич НЕ СПРАШИВАЕТ ни жетон, ни бумаги, ни-че-го вообще. Он просто идет за табельным, а потом идет стрелять. Тру виски (Габриэль Евгеньевич, это правда универсальный жест), в шутку предлагаю ОиК присоединиться к коллеге. И ОНИ ПРИСОЕДИНЯЮТСЯ. Без вопросов, без уточнений - просто приносят мне эти хреновы гильзы и номера.
Подсаживаюсь к Ларию (я верю в тебя), излагаю ему все то же самое.
Ларий, свет мой!!!, требует-таки бумагу. Ладно, пока у вас есть Ларий, вы еще на плаву.
Выходим вместе с Ларием, отходим достаточно далеко, он достает табельное и мягко вскидывает руку (Ларий с пистолетом, Ларий уверенно жмет на курок, ооо), выдает гильзу.
Я спокойно признаюсь ему, что я рад, что этим хотя бы на первой стадии занимаюсь я, и что я буду в курсе дела хотя бы частично, потому что Университет БГУ - это то, чему я хотел бы помогать и присматривать. Говорю, что в курсе про Веслава и Бровь. Спрашиваю, точно ли все их табельные провели ночь при них. Ларий кивает, а потом признается, что тоже рад, что это я.
Спрашиваю его про Бедроградскую гэбню, которая здесь ошивается. Ларий раскрывает папку и подает мне проявленные фотоснимки - Даня Летов, наркоман Славик, ухажер Брованны, Александр-ведущий-конкурса. То есть, Брованна у нас Гошку пасет? Или наоборот? Леший, надо приглядеться...
Благодарю Лария за доверие. По дороге к месту лекций, прошу его, как ответственного члена гэбни, рассмотреть возможность исправления пункта 187 Устава БГУ, потому как "гэбня" прямым текстом в общедоступном документе - серьезное нарушение. Ларий устало вздыхает.
(А с зачетами все хорошо. Я умудряюсь получить два автомата, просто подойдя в поле зрение преподавателей. Макграту (Товарищ Макграт, таинственный преподаватель-золото, золотце, хммм... А нет ли у тебя в кармане жетона с циферкой два?.. а портретики, знаешь ли, так похожи...) танцую танец счастливого победителя, сначала со Шварцхом, потом с Веславом. Макграт смеется.
Ору внутри себя подыхающей чайкой, что переспал с преподавателем, а теперь, сука, танцульки ему шуточные танцую, Жееееняяяяяяя!!)
Из ряда обрывочных разговоров выношу ряд вещей:
Ройш подписался на эксперементальное лечение и пробует на себе медикаменты.
Леня дал ёбу и по глупости стал шаманом Гнили (клаааааасс, как его теперь спасать?! Понимаю, что костьми лягу, но Леньку вытащу).
Габриэля сегодня не будет (КАК КУРСОВУЮ СДАВАТЬ?!)
В газете говорят, что надо поцеловать Лария в макушечку для сдачи экзаменов. Меня обнимают ОиК - ну, тоже вариант.
Тима и Котик будто бы потихоньку "мирятся", хм, понадобилось поковырять млад служащего Бедроградской?
Бахта Рука хорошо приебывается к бумагам (не выдает мне гильзу на основании того, что в бумаге нет даты и срока действия. Мрачно курсирую к товарищу Царю (хорошо работаете, блин, бюрократы), проставляю, возвращаюсь, жму его (он хочет протокол изъятия, и я РЕШИТЕЛЬНО ВЫНИМАЮ РУЧКУ, но он в итоге машет рукой под мое ласковое "Вы же понимаете, что вся ваша гэбня уже сдала гильзы, и ваш отказ - это подставить их и вызвать крайне пристальное внимание верхов к именно вашему табельному?", и выдает. Пробегаю глазами всех, ни у кого больше табельное или огнестрельное вообще не замечено, отношу пакет Царю).
Ко мне подходит гуляющей походкой Леха. Зовет пройтись. Идем.
Постепенно Леха исчезает - рядом шуршат травы и кости, пламя горит в пустых глазницах черепа, рядом со мной - сам Леший.
Он ласково спрашивает, как я, и я вдруг срываюсь в глупое и ненужное "У меня умер отец". Леший замолкает, гладит меня по голове (какие же мы все-таки маленькие и глупые против древних мудрых сил), спрашивает, хочу ли я его вернуть.
Я слушал лекцию Гуанако. Я знаю, что возвращают тех, кто достоин, кто нужен всему миру. Мой отец - хороший человек и хороший сотрудник, и он сделал много спорного с точки зрения морали и этики, потому что выполнял приказы. Но он честный, достойный и лучший человек, которого я знаю, и я люблю его.
И именно потому, что люблю - я не буду его возвращать.
Я должен учиться жить дальше. Он бы хотел, чтобы я был сильным.
Я должен быть достойным сыном своего отца.
Леший кивает, принимая мой выбор.
Женя, а я к тебе вот с чем... С выбором. С важным выбором. Ты пойдешь за мной?
Я уже иду за тобой.
Ты станешь моим шаманом?
Теряюсь на секунду. Я? Шаманом? Достоин ли я...
Конечно, перебивает меня Леший. Ты. Двух других я уже нашел.
Кого?
Веслав Заболоцкий и Валентин Бегичев.
Киваю. Хороший выбор, впрочем, не мне давать оценки.
Я готов и я надеюсь, что я смогу сделать все, чтобы проявить себя достойно и чтобы помочь в борьбе с Гнилью. (и я почти уверен, что это формальность - спрашивать меня о таком. Ты либо шаман, либо нет. Слова не решают).
Леший кивает, удовлетворенный ответом.
Чувствую себя курицей-наседкой, пытающейся собрать всех для ритуала и наконец поговорить. В первый раз возникает ряд вопросов, и мы отправляем Сашу к Гуанако. Второй раз меня ловит Леший и уточняет тех, кто встанет в круг, просит присмотреться к Ромашке (вспоминаю, как Колба сам был в себе не уверен, когда мы об этом говорили, и думаю, что лучше Ромашка, да), назначает первосвященником Гуанако. Принимаю любой его выбор - ему я доверяю куда больше, чем себе в этом вопросе, ведь он видит все.
Иду говорить с Гуанако. Висну на нем прилюдно и, понизив голос, шутливо бормочу: "Товарищ лама, будьте моим первосвященником!"
Гуанако смотрит цепко, просит выйти.
Иду. Слушаю его слова.
И.
Заканчиваюсь.
Гуанако говорит о том, как он умер однажды - и как мой отец застрелил его на Колошме (он смотрел в глаза, когда стрелял, он был сильным и был храбрым, твой отец). Как он стрелял в самое сердце - как всегда без промаха. Как на следующий день пришел приказ об отмене расстрела, но было поздно, и мой отец, проверивший к тому времени много раз и пульс, и дыхание, и реакции зрачков на свет, вдруг увидел живого и довольного Гуанако. Как он жил с этой мыслью - не свихнувшись, но сильно пошатнувшись.
Как я, если захочу, могу пристрелить его сразу, как мы выйдем из круга, ведь он заслужил.
Медленно качаю головой.
Это - дела прошлого. И они прошли. Сейчас важно то, что происходит.
Мой отец был хорошим человеком. И он прожил достойную и хорошую жизнь. Он вырастил меня. Он научил меня, что правильно и что нет.
Я не считаю, что правильно убивать тебя, Гуанако. И я не держу на тебя зла. Никто из вас не виноват.
Это прошло.
Гуанако вдруг тянет меня к себе и крепко обнимает, и я впервые за вечер ломаюсь и снова плачу, беззвучно, просто дрожа в его руках.
Моего отца больше нет. Его нет. Нет. Нет. Нет.
Гуанако шепчет, что он отказался умирать. Не захотел. Что он - сын Лешего. Что он будет нашим первосвященником.
Спрашивает про шаманов.
Я перечисляю нас троих, Гуанако улыбается - хороший выбор, достойный выбор.
Напоследок говорит мне, что предложение танцевать под дождем всегда в силе.
Я улыбаюсь. Я знаю, что завтра будет дождь.
Я долго хожу, ощущая тяжесть табельного в сумке, но в итоге в какой-то момент отвожу товарища Царь в очередной далекий и закрытый угол и передаю его ей. Это неправильно. Я знаю, что неправильно. Если оставлю его у себя - подставлю отца и его добрую память, я знаю. Уворачиваюсь от ответа, откуда он у меня, переключаю ее внимание на записку и снова предполагаю... предполагаю... Я не хочу в это верить, мой отец был сильным, мой отец!.. Застрелился сам.
Да, здесь полный магазин. Но у него ведь два табельных?
Товарищ Царь обещает отработать эту версию.
Говорю, что знаю, что моя просьба звучит неуместно сентиментально и не по уставу, однако я бы хотел, чтобы оружие моего отца нашло достойные руки. Товарищ Царь отвечает, что к завтрашнему дню оно будет переписано на меня.
Не верится.
Но это так.
Вечер заканчивается рядом важных разговоров.
С Ригой. Ригу пытали всей Бедроградской гэбней, и Рига отводит меня для прикрытия в попытке поговорить с Царь, однако нас пасут Бегичев и Котик.
В итоге Рига и Царь созваниваются, и я невольно слушаю поток информации (а мне по уд? а неважно, я давно не по уд живу).
Про пытки, про желание пытать Златовского, про гэбни, про взрывы и контрреволюционную деятельность девочки Искры в Столице, про два года на Колошме... Так всего много, что я нервно курю вторую и то и дело прошу Ригу понизить голос - Бегичев и Котик не отстают, хоть и держатся на почтительном расстоянии.
Разговор кончается решением Риги стрелять в Гошку. Понятия не имеют, что там мутят фаланги, мне еще надо с ритуалом закончить.
Отпускаю Ригу на ее расстрелы, сам иду наверх.
Макс Свободный постоянно приходит не к месту - либо когда я с расследованиями ношусь, либо когда с ритуалами. Оба раза выходит неловкие замолкания и "Макс, мы придем потом", и Макс уходит. Он сегодня один весь день. Ловит меня под конец дня, спрашивает, чем заслужил недоверие.
Устало отвечаю, что информация - палка о двух концах. Ты ей владеешь, но и ты же оказываешься в итоге в опасности.
Говорю ему все, что могу - про то, что завтра надо быть внимательным к выбору. Про тех, кому стоит верить и кому нельзя. Про Леню и про то, что его надо поддержать. Извиняюсь за резкость. Говорю, что сегодня... плохо думаю.
Макс вдруг вспоминает, что у меня умер отец.
Леня подходил ко мне немного ранее, сказал, что не хочет той судьбы, на которую по глупости подписался. Что все еще не верит, но боится.
Я обещаю сделать все, чтобы его вытащить. Прошу не проводить ритуал для Гнили или хотя бы тянуть до последнего и мешать Шухеру. Обещаю, что правда сделаю все, но помогу ему.
Я его обнимаю, и он не дергается, просто устало роняет голову мне в плечо.
Все будет в порядке, Леня. Мы сможем.
Под конец случается то, что все же должно было случится - подходит Шухер.
Встаю на обычные рельсы - тяну информацию, в ответ сообщая крайне мало или уклончиво, но с таким видом, словно все так и есть. Шухер говорит о Верону и кровопролитных боях, о том, что плохие люди раскаялись и идут к свету. Не знаю, как ему объяснить свои мысли, даже если бы захотел. Говорит, что у Лешего должны быть маленькие рожки. Ну да, а Чуму вот изображали то с черными, то с белыми волосами, а тут она с зелеными пришла. Это же древние боги - и они меняют свой облик как хотят.
Думаю, что будь я менее уверен, он бы посеял во мне тревогу, но я уверен, и верю в то, что делаю.
Уклончиво отвечаю, что подумаю.
Может, и встану к ним в круг.
Наш круг должен успеть раньше, и они не должны про него знать.
По дороге домой Саша держит меня за руку и говорит. О том, что его пугает. О том, что он не знает, что отдать. Достойная ли плата - воспоминания о любви?
Теряюсь. Я в любви, кажется, нихрена не смыслю и просто не знаю, что ему советовать.
Растерянно отправляю его к Гуанако, потому что он советчик лучший, чем я.
И говорю, что я ни за что его не оставлю. Может, в любви я не понимаю, но его я - люблю.
Саша крепче сжимает руку.