in peace - vigilance, in war - victory, in death - sacrifice!
для hello Prince~ с пожеланием скорейшего выздоровления.
русская народная сказка с корейцами - это либо ржака полная, либо провал, а скорее всего, симбиоз и того, и другого, но я и тут умудрилась разгуляться печалькой.
Переставлять ноги - сложно, сложнее, чем когда-либо, каждый шаг - точно по ножам, по углям раскаленным в праздник Солнца, и вокруг весь лес багрянцем подернут, словно Око Кровавое снова в зените.Переставлять ноги - сложно, сложнее, чем когда-либо, каждый шаг - точно по ножам, по углям раскаленным в праздник Солнца, и вокруг весь лес багрянцем подернут, словно Око Кровавое снова в зените.
Банг Енгук хрипит и приваливается плечом к дереву, и оттирает пот ладонью, ладонь загрубевшая, широкая, шершавая - ладонь воина. Банг Енгук, наверное, единственный, кто выжил в сече за рекой, и теперь ему нужно домой, ему нужно вернуться в село, рассказать людям, что надо уходить, пока захватчики заморские еще отдыхают да сил набираются после битвы кровавой.
Но ноги, ноги дурные, никак не идут, словно специально за выступы, за ветки цепляются, да кровь горячая из ран течет, сквозь тряпье да пальцы, в землю-мать впитывается, землю-мать собой поит, а Енгук силится вдохнуть, но не выходит никак.
Банг Енгуку нельзя умирать, нельзя, ведь кто, как не он, жителей предупредит, кто скажет снаряжать повозки, да добрых коней седлать, кто убережет от надругания девушек красных, кто от смерти стариков и детей уведет? Они спят там, в домах из кирпича и глины, под теплыми соломенными крышами, с тлеющими на окнах лучинками, спят овцы и коровы в стойлах, и петух не кричит, ведь до первых петухов еще далеко, а Банг Енгук блуждает в родном лесу, словно в дремучей чаще, и нет сил, нет сил, как душа к предкам рвется.
"Не время", - думает Енгук, сжав зубы.
Не время.
Ноги, ноги дурные, ноги слабые, все же предают - подкашиваются у кромки опушки лесной, и Енгук падает, со звоном встречается с камушками меч вострый, пряжки на груди впиваются в раны, но не болит уже, куда же больше? Енгук лежит и греет своей кровью изумрудную траву и теплый песок, и так хочется закрыть глаза, да провалиться в сон, сон вечный, сладкий, сон, который избавит от всего, и вот уже ходит босыми ногами рядом Мора, и Желя да Карина плачут соловьем в небесах, и Китоврас осеняет храброго воина в последний путь-дорогу милостивым знаком.
- Не надо, - смеются рядом, журчит колокольчиком, и боль отступает, и Енгук поднимает голову, и смаргивает капли крови.
Перед ним стоит сам Морок, у босых ног его прыгают зайцы пугливые и вертятся лисы огненные, у плеч щебечут птицы, а ладонь раскрытую трогает влажным носом лесной олень с витыми рогами. Волосы Морока, мягкие, длинные, ложатся на спину его теплыми каштановыми волнами цвета свежевспаханной земли под весенним Ярилом, и в них благоухают маленькие цветы и бабочки без боязни садятся на них.
Морок смотрит на него смеющимися глазами, и одеяние его - то ли белая кора берез, то ли трава луговая, то ли листья папоротников, да перья птиц - Енгук не может глаз отвести.
- Я не Морок, - вновь смеется юноша, а звери у его ног ластятся пушистыми бочками. - Я кровь от крови Прове, любимец Стрибога да Посвиста, я - Дух и Душа этого леса.
Енгук хрипит в ответ, держать голову становится слишком тяжко, Мрак шепчет у затылка, зовет за собой, и Енгук так хочет поддаться ему...
- Спи, храбрый воин, - журчит Дух леса, и шаги его не приминают травы, и журчат в его волосах, на запястьях и щиколотках амулеты деревянные да серебряные. - Отдыхай, ты браво бился, ты заслужил покой...
"Покой...", - думает Енгук, а потом вскидывает голову и упирается руками в землю-мать, что ласково баюкает его на груди, и встает, шатаясь.
- Нельзя мне спать, нельзя, - хрипит он, и горяча кровь шумит в ушах и горле, так больно ему, так больно. - Нельзя, в деревню мне надо, надо увести мою семью и мой народ... Помоги мне, Дух леса, помоги. Никогда не ломал я веток, не рвал цветов для забавы, не жег полей, всегда просил прощенья, да оставлял требы тебе богатой. Не серчай, Дух, прошу, проведи меня в деревню!
Дух улыбается ему, кружит вокруг, невесомый, тонкий, красивый, словно девушка, да и девушка ли - никогда не видел Енгук никого краше. Смеется, звенит украшениями своими, а потом вдруг подходит близко-близко, и запах полевых цветов, да хвойных деревьев кружит Енгуку голову.
- Нравлюсь тебе? - улыбается Дух, и в глазах его - хитрые болотные огни хороводы водят.
Енгук соврал бы, да не может - манит изгиб губ, словно резная голова ладьи, манят глаза волшебные, волосы длинные, манит стан, стройный, как молодое дерево - и Енгук кивает, а Дух склоняет голову набок, и цветы шелестят в его волосах, и бабочки кружат, и украшают голову, словно венец.
- Поцелуй меня, храбрый воин? Никто не целовал меня прежде, только вода холодная, да мать-земля, поцелуй меня, как любимую свою, как верную жену и красавицу-подругу?
"Как же так можно?" - думает Енгук, а сам смотрит только в глаза теплые, цвета смолы, обожженной Ярилом, и склоняется к губам все ниже, а губы сладкие, словно вода родниковая, словно орешки лесные, словно теплое молоко, губы нежные, как трава полевая, губы ласковые, как дождик летний, и целует Енгук Духа, и ни о чем не думает, и слабеют его ноги, и холодеют пальцы, а он гладит мягкие волосы и чувствует, как в груди, с горячей кровью вместе, разливается счастье, и нежность, и покой.
Пока Дух вдруг не отталкивает его.
Енгук смотрит растерянно, и совсем плохо ему, и темнеет в глазах, и ноги, ноги дурные - не держат совсем, и последнее, что видит Енгук перед тем, как темная Купальница скидывает на него подол свой - как прижимает тонкие руки к губам Дух, и смотрит на него - напугано и влюбленно.
Открывает глаза Енгук под шум веселого ручейка, и небеса уже светлеют, потому что Заря-Зареница совсем близко уже, скоро тронет край неба своим подолом оранжевым, да и полыхнет Ярило, да и выйдет плясать Полудница, и закричат петухи, и замычат коровы в стойлах...
"Деревня!" - думает Енгук и хочет вскочить, да только удерживают его руки тонкие, руки с амулетами деревянными да серебряными.
- Тише, храбрый воин, не береди ран, живая водица тебя залечила, но тело слабо еще, не торопи движений.
Енгук вдыхает знакомый запах хвои и цветов и поворачивает голову - Дух улыбается ему чуть грустно, и гладит по щеке прохладными пальцами, а потом помогает встать. На плечах его весело чирикают пташки утренние, и лисица все вьется у ног, красуясь пушистым огненным хвостом, а Дух поднимает деревянный кувшин и подает Енгуку - и пьет Енгук, и напиться не может, так хороша, так свежа вода.
- Живая водица, милая сестрица, все раны залечи, что нанесли мечи, - поет Дух, глядя на Енгука смеющимися глазами, а Енгук чувствует, как разливается внутри тепло и силы, и теперь он точно сможет встать и скорее бежать в деревню, пока еще есть время.
- Спасибо тебе, Дух лесной, - кланяется Енгук, а самому почему-то боязно смотреть в глаза его, робеет он как-то, смущается, а Дух и сам не смотрит на него - в сторону как-то, в землю, и волосы его трогает ветерок.
- Полюбился ты мне, воин храбрый, - тихо говорит Дух, гладя цветы у ног своих. - Полюбился так, что не смог тебя я Море отдать, и сам к ней не отвел, хоть и наказывал мне Прове, что делать. Я спас тебя, и деревня твоя - уже за межой, и торопиться тебе надо, потому что скоро проснутся захватчики заморские, и налетят на деревню, на поля на твои яростной бурей, и не оставят ничего. Торопись, храбрый воин, только прежде... - Дух поднимает на него глаза, а Енгук смотрит в них, и видит там небеса и звезды, и моря, и целый мир. - Скажи мне имя свое?
- Енгук, - выдыхает Енгук, вновь присаживаясь рядом, не в силах оторвать взгляда от Духа лесного. - Меня зовут Енгук.
- Енгук, - кивает Дух, будто запоминая, а потом улыбается и ведет прохладной рукой по его щеке. - Торопись, Енгук, торопись, веди людей на Юг, там Лес Вечный, там Прове, там боги, они защитят твой народ. Быстрее коней Даждьбога скачите, и пусть Стрибог вас подгоняет. Торопись же!
И вскакивает Енгук, и меч вострый в ножны вкладывает, и торопится - прочь от ручья веселого, прочь от мягкой травы, да от Духа лесного.
И только на меже, в середине поля доброго, дождями напоенного, да быками распаханного, оборачивается - стоит Дух лесной на кромке леса, трава волнуется у его ног, Стрибог волосами любимца своего играет, и горько улыбается Дух ему, и Енгуку горько, потому что не только воин Духу полюбился, но и Дух - воину.
- Меня зовут Джехё, - шелестит ему вслед листьями на деревьях, перезвоном ручейка и дождя. - Торопись, храбрый воин, убереги свой народ!
В деревне бьют тревогу, скорее грузят добро на повозки, кони роют копытом землю, мужчины выносят детей и поджигают крыши - чтобы не достались врагам на поживиться да надругаться добрые дома да обители, а Енгук торопит, торопит, ибо чует в воздухе опасность, и волнуется сердце его - скорее бы, скорее, а еще тянет протяжно, потому что, как он там, Дух лесной, Джехё?
"Джехё, - думает Енгук. - Джехё".
А сам скорее седлает коня, да ведет людей прочь из деревни, на Юг, к Лесу Вечному, под защиту Прове.
И только на границе равнины оборачивается, загораживает ладонью глаза от сияния Ярила, и обрывается сердце внутри, разбивается капелькой росы хрустальной, фигуркой глиняной - полыхает лес от факелов захватчиков, горит до самого неба, стонет и трещит, и стайки птиц разлетаются, и спасаются жители лесные,
и Енгук понимает все,
но ему нужно спасать свой народ.
Спустя много дней и лун, когда захватчики заморские, разбитые войском князя мудрого, убираются восвояси, когда жители возвращаются чинить дома и возрождать присыпанную пеплом землю, Енгук уходит к лесу на заре, и долго бродит меж обугленных пней, меж поваленных, черных деревьев, меж пятен крови - он думает, что это кто-то из оленей сломал ногу упавшим деревом и не смог спастись, что это семейство зайцев не успело выбраться, но ему кажется, что это кровь Джехё, и сердце Джехё - обугленное и развороченное.
Енгук до последнего не верит, и забредает все дальше, туда, где не все деревья были сожжены и повалены многотысячной армией, и бродит по пеплу и меж погрызенных жадным огнем дубов, и зовет тихо - Джехё, Джехё! - но лес молчит, и нигде не звенят амулеты деревянные да серебряные.
Но он все же находит его.
Джехё лежит у поваленной сосны, его белый наряд весь изорвался и обуглился, и в прорехи видно израненное тело, и кровь красную, теплую, совсем человеческую, и его длинные, мягкие волосы стали короче, обожглись, спутались, увяли цветы, даже глаза, кажется, потухли, побелел он весь, губы в тонкую линию сжались.
- Джехё!
Енгук подбегает к нему, трогает тонкие запястья, амулеты, трогает шею, пытаясь нащупать биение жизни под кожей, да только откуда оно у Духа лесного? И разлепляет глаза Джехё, улыбается, жалкий, битый, счастливый:
- Ты пришел.
- Конечно, - шепчет Енгук. - Джехё, скорее, ухватись за меня, скорее к живой водице, пусть залечит тебя...
Джехё смеется тихо и качает головой, а Енгук отводит грязные, непокорные пряди с его лба ласково.
- Мой храбрый воин, живая водица лечит только живых, а я - Дух, кровь от крови Прове, и плоть моя - этот лес, и кровь моя - его ручьи, так посмотри же на мое тело и скажи, буду ли я жить?
И с отчаянием оглядывается Енгук, и сжимает свои пальцы крепче, а Джехё доверчиво ластится к нему щекой:
- Не грусти, мой храбрый воин, не горюй, ты спас свой народ, а лес взрастет заново, и заново отстроят дома, и распашут поле, и все будет как раньше, оглянуться не успеешь, как снова будешь гулять меж деревьев.
- Но там не будет тебя, - шепчет Енгук, а Джехё гладит его прохладными пальцами и улыбается, и на губах его - кровь багряная, кровь красная, как платье Вечерки.
- Я всегда буду здесь, - отвечает ему Дух и трогает пальцем широкую грудь, рубаху добрую, где под тканью и кожей бьется сердце.
- Не уходи, - просит Енгук, вдруг ощущая себя мальчишкой глупым, только-только дедовых сказок на ночь наслушавшимся, и обнимает Духа, и баюкает в руках, пока не замечает, что Джехё нет - только сухая трава да нежные лепестки цветов сыпятся из широкого ворота, и развевает их вокруг Стрибог, и грустно плачет Посвист, скорбящий о своем любимце.
И сердце Банг Енгука разбивается.
Говорят, с того дня сложил Банг Енгук меч свой, убрал в ножны и на стену повесил, на стену дома, что построил на самой кромке леса, и взял в жены самую красивую девку округи, с самыми длинными волосами цвета свежевспаханной земли, да только не рад он ей был, и поговаривают, что сердце его уже было занято. И каждый вечер подолгу вглядывался он в чащу, а иногда уходил на всю ночь и возвращался только с Зарей-Зареницей, грустный и молчаливый, и строгал вечерами амулеты деревянные, и складывал их в шкатулку резную, и все задумчивей становился день ото дня и год от года,
а однажды ночью ушел в лес, да и не вернулся уже обратно.
Конец.
русская народная сказка с корейцами - это либо ржака полная, либо провал, а скорее всего, симбиоз и того, и другого, но я и тут умудрилась разгуляться печалькой.
Переставлять ноги - сложно, сложнее, чем когда-либо, каждый шаг - точно по ножам, по углям раскаленным в праздник Солнца, и вокруг весь лес багрянцем подернут, словно Око Кровавое снова в зените.Переставлять ноги - сложно, сложнее, чем когда-либо, каждый шаг - точно по ножам, по углям раскаленным в праздник Солнца, и вокруг весь лес багрянцем подернут, словно Око Кровавое снова в зените.
Банг Енгук хрипит и приваливается плечом к дереву, и оттирает пот ладонью, ладонь загрубевшая, широкая, шершавая - ладонь воина. Банг Енгук, наверное, единственный, кто выжил в сече за рекой, и теперь ему нужно домой, ему нужно вернуться в село, рассказать людям, что надо уходить, пока захватчики заморские еще отдыхают да сил набираются после битвы кровавой.
Но ноги, ноги дурные, никак не идут, словно специально за выступы, за ветки цепляются, да кровь горячая из ран течет, сквозь тряпье да пальцы, в землю-мать впитывается, землю-мать собой поит, а Енгук силится вдохнуть, но не выходит никак.
Банг Енгуку нельзя умирать, нельзя, ведь кто, как не он, жителей предупредит, кто скажет снаряжать повозки, да добрых коней седлать, кто убережет от надругания девушек красных, кто от смерти стариков и детей уведет? Они спят там, в домах из кирпича и глины, под теплыми соломенными крышами, с тлеющими на окнах лучинками, спят овцы и коровы в стойлах, и петух не кричит, ведь до первых петухов еще далеко, а Банг Енгук блуждает в родном лесу, словно в дремучей чаще, и нет сил, нет сил, как душа к предкам рвется.
"Не время", - думает Енгук, сжав зубы.
Не время.
Ноги, ноги дурные, ноги слабые, все же предают - подкашиваются у кромки опушки лесной, и Енгук падает, со звоном встречается с камушками меч вострый, пряжки на груди впиваются в раны, но не болит уже, куда же больше? Енгук лежит и греет своей кровью изумрудную траву и теплый песок, и так хочется закрыть глаза, да провалиться в сон, сон вечный, сладкий, сон, который избавит от всего, и вот уже ходит босыми ногами рядом Мора, и Желя да Карина плачут соловьем в небесах, и Китоврас осеняет храброго воина в последний путь-дорогу милостивым знаком.
- Не надо, - смеются рядом, журчит колокольчиком, и боль отступает, и Енгук поднимает голову, и смаргивает капли крови.
Перед ним стоит сам Морок, у босых ног его прыгают зайцы пугливые и вертятся лисы огненные, у плеч щебечут птицы, а ладонь раскрытую трогает влажным носом лесной олень с витыми рогами. Волосы Морока, мягкие, длинные, ложатся на спину его теплыми каштановыми волнами цвета свежевспаханной земли под весенним Ярилом, и в них благоухают маленькие цветы и бабочки без боязни садятся на них.
Морок смотрит на него смеющимися глазами, и одеяние его - то ли белая кора берез, то ли трава луговая, то ли листья папоротников, да перья птиц - Енгук не может глаз отвести.
- Я не Морок, - вновь смеется юноша, а звери у его ног ластятся пушистыми бочками. - Я кровь от крови Прове, любимец Стрибога да Посвиста, я - Дух и Душа этого леса.
Енгук хрипит в ответ, держать голову становится слишком тяжко, Мрак шепчет у затылка, зовет за собой, и Енгук так хочет поддаться ему...
- Спи, храбрый воин, - журчит Дух леса, и шаги его не приминают травы, и журчат в его волосах, на запястьях и щиколотках амулеты деревянные да серебряные. - Отдыхай, ты браво бился, ты заслужил покой...
"Покой...", - думает Енгук, а потом вскидывает голову и упирается руками в землю-мать, что ласково баюкает его на груди, и встает, шатаясь.
- Нельзя мне спать, нельзя, - хрипит он, и горяча кровь шумит в ушах и горле, так больно ему, так больно. - Нельзя, в деревню мне надо, надо увести мою семью и мой народ... Помоги мне, Дух леса, помоги. Никогда не ломал я веток, не рвал цветов для забавы, не жег полей, всегда просил прощенья, да оставлял требы тебе богатой. Не серчай, Дух, прошу, проведи меня в деревню!
Дух улыбается ему, кружит вокруг, невесомый, тонкий, красивый, словно девушка, да и девушка ли - никогда не видел Енгук никого краше. Смеется, звенит украшениями своими, а потом вдруг подходит близко-близко, и запах полевых цветов, да хвойных деревьев кружит Енгуку голову.
- Нравлюсь тебе? - улыбается Дух, и в глазах его - хитрые болотные огни хороводы водят.
Енгук соврал бы, да не может - манит изгиб губ, словно резная голова ладьи, манят глаза волшебные, волосы длинные, манит стан, стройный, как молодое дерево - и Енгук кивает, а Дух склоняет голову набок, и цветы шелестят в его волосах, и бабочки кружат, и украшают голову, словно венец.
- Поцелуй меня, храбрый воин? Никто не целовал меня прежде, только вода холодная, да мать-земля, поцелуй меня, как любимую свою, как верную жену и красавицу-подругу?
"Как же так можно?" - думает Енгук, а сам смотрит только в глаза теплые, цвета смолы, обожженной Ярилом, и склоняется к губам все ниже, а губы сладкие, словно вода родниковая, словно орешки лесные, словно теплое молоко, губы нежные, как трава полевая, губы ласковые, как дождик летний, и целует Енгук Духа, и ни о чем не думает, и слабеют его ноги, и холодеют пальцы, а он гладит мягкие волосы и чувствует, как в груди, с горячей кровью вместе, разливается счастье, и нежность, и покой.
Пока Дух вдруг не отталкивает его.
Енгук смотрит растерянно, и совсем плохо ему, и темнеет в глазах, и ноги, ноги дурные - не держат совсем, и последнее, что видит Енгук перед тем, как темная Купальница скидывает на него подол свой - как прижимает тонкие руки к губам Дух, и смотрит на него - напугано и влюбленно.
Открывает глаза Енгук под шум веселого ручейка, и небеса уже светлеют, потому что Заря-Зареница совсем близко уже, скоро тронет край неба своим подолом оранжевым, да и полыхнет Ярило, да и выйдет плясать Полудница, и закричат петухи, и замычат коровы в стойлах...
"Деревня!" - думает Енгук и хочет вскочить, да только удерживают его руки тонкие, руки с амулетами деревянными да серебряными.
- Тише, храбрый воин, не береди ран, живая водица тебя залечила, но тело слабо еще, не торопи движений.
Енгук вдыхает знакомый запах хвои и цветов и поворачивает голову - Дух улыбается ему чуть грустно, и гладит по щеке прохладными пальцами, а потом помогает встать. На плечах его весело чирикают пташки утренние, и лисица все вьется у ног, красуясь пушистым огненным хвостом, а Дух поднимает деревянный кувшин и подает Енгуку - и пьет Енгук, и напиться не может, так хороша, так свежа вода.
- Живая водица, милая сестрица, все раны залечи, что нанесли мечи, - поет Дух, глядя на Енгука смеющимися глазами, а Енгук чувствует, как разливается внутри тепло и силы, и теперь он точно сможет встать и скорее бежать в деревню, пока еще есть время.
- Спасибо тебе, Дух лесной, - кланяется Енгук, а самому почему-то боязно смотреть в глаза его, робеет он как-то, смущается, а Дух и сам не смотрит на него - в сторону как-то, в землю, и волосы его трогает ветерок.
- Полюбился ты мне, воин храбрый, - тихо говорит Дух, гладя цветы у ног своих. - Полюбился так, что не смог тебя я Море отдать, и сам к ней не отвел, хоть и наказывал мне Прове, что делать. Я спас тебя, и деревня твоя - уже за межой, и торопиться тебе надо, потому что скоро проснутся захватчики заморские, и налетят на деревню, на поля на твои яростной бурей, и не оставят ничего. Торопись, храбрый воин, только прежде... - Дух поднимает на него глаза, а Енгук смотрит в них, и видит там небеса и звезды, и моря, и целый мир. - Скажи мне имя свое?
- Енгук, - выдыхает Енгук, вновь присаживаясь рядом, не в силах оторвать взгляда от Духа лесного. - Меня зовут Енгук.
- Енгук, - кивает Дух, будто запоминая, а потом улыбается и ведет прохладной рукой по его щеке. - Торопись, Енгук, торопись, веди людей на Юг, там Лес Вечный, там Прове, там боги, они защитят твой народ. Быстрее коней Даждьбога скачите, и пусть Стрибог вас подгоняет. Торопись же!
И вскакивает Енгук, и меч вострый в ножны вкладывает, и торопится - прочь от ручья веселого, прочь от мягкой травы, да от Духа лесного.
И только на меже, в середине поля доброго, дождями напоенного, да быками распаханного, оборачивается - стоит Дух лесной на кромке леса, трава волнуется у его ног, Стрибог волосами любимца своего играет, и горько улыбается Дух ему, и Енгуку горько, потому что не только воин Духу полюбился, но и Дух - воину.
- Меня зовут Джехё, - шелестит ему вслед листьями на деревьях, перезвоном ручейка и дождя. - Торопись, храбрый воин, убереги свой народ!
В деревне бьют тревогу, скорее грузят добро на повозки, кони роют копытом землю, мужчины выносят детей и поджигают крыши - чтобы не достались врагам на поживиться да надругаться добрые дома да обители, а Енгук торопит, торопит, ибо чует в воздухе опасность, и волнуется сердце его - скорее бы, скорее, а еще тянет протяжно, потому что, как он там, Дух лесной, Джехё?
"Джехё, - думает Енгук. - Джехё".
А сам скорее седлает коня, да ведет людей прочь из деревни, на Юг, к Лесу Вечному, под защиту Прове.
И только на границе равнины оборачивается, загораживает ладонью глаза от сияния Ярила, и обрывается сердце внутри, разбивается капелькой росы хрустальной, фигуркой глиняной - полыхает лес от факелов захватчиков, горит до самого неба, стонет и трещит, и стайки птиц разлетаются, и спасаются жители лесные,
и Енгук понимает все,
но ему нужно спасать свой народ.
Спустя много дней и лун, когда захватчики заморские, разбитые войском князя мудрого, убираются восвояси, когда жители возвращаются чинить дома и возрождать присыпанную пеплом землю, Енгук уходит к лесу на заре, и долго бродит меж обугленных пней, меж поваленных, черных деревьев, меж пятен крови - он думает, что это кто-то из оленей сломал ногу упавшим деревом и не смог спастись, что это семейство зайцев не успело выбраться, но ему кажется, что это кровь Джехё, и сердце Джехё - обугленное и развороченное.
Енгук до последнего не верит, и забредает все дальше, туда, где не все деревья были сожжены и повалены многотысячной армией, и бродит по пеплу и меж погрызенных жадным огнем дубов, и зовет тихо - Джехё, Джехё! - но лес молчит, и нигде не звенят амулеты деревянные да серебряные.
Но он все же находит его.
Джехё лежит у поваленной сосны, его белый наряд весь изорвался и обуглился, и в прорехи видно израненное тело, и кровь красную, теплую, совсем человеческую, и его длинные, мягкие волосы стали короче, обожглись, спутались, увяли цветы, даже глаза, кажется, потухли, побелел он весь, губы в тонкую линию сжались.
- Джехё!
Енгук подбегает к нему, трогает тонкие запястья, амулеты, трогает шею, пытаясь нащупать биение жизни под кожей, да только откуда оно у Духа лесного? И разлепляет глаза Джехё, улыбается, жалкий, битый, счастливый:
- Ты пришел.
- Конечно, - шепчет Енгук. - Джехё, скорее, ухватись за меня, скорее к живой водице, пусть залечит тебя...
Джехё смеется тихо и качает головой, а Енгук отводит грязные, непокорные пряди с его лба ласково.
- Мой храбрый воин, живая водица лечит только живых, а я - Дух, кровь от крови Прове, и плоть моя - этот лес, и кровь моя - его ручьи, так посмотри же на мое тело и скажи, буду ли я жить?
И с отчаянием оглядывается Енгук, и сжимает свои пальцы крепче, а Джехё доверчиво ластится к нему щекой:
- Не грусти, мой храбрый воин, не горюй, ты спас свой народ, а лес взрастет заново, и заново отстроят дома, и распашут поле, и все будет как раньше, оглянуться не успеешь, как снова будешь гулять меж деревьев.
- Но там не будет тебя, - шепчет Енгук, а Джехё гладит его прохладными пальцами и улыбается, и на губах его - кровь багряная, кровь красная, как платье Вечерки.
- Я всегда буду здесь, - отвечает ему Дух и трогает пальцем широкую грудь, рубаху добрую, где под тканью и кожей бьется сердце.
- Не уходи, - просит Енгук, вдруг ощущая себя мальчишкой глупым, только-только дедовых сказок на ночь наслушавшимся, и обнимает Духа, и баюкает в руках, пока не замечает, что Джехё нет - только сухая трава да нежные лепестки цветов сыпятся из широкого ворота, и развевает их вокруг Стрибог, и грустно плачет Посвист, скорбящий о своем любимце.
И сердце Банг Енгука разбивается.
Говорят, с того дня сложил Банг Енгук меч свой, убрал в ножны и на стену повесил, на стену дома, что построил на самой кромке леса, и взял в жены самую красивую девку округи, с самыми длинными волосами цвета свежевспаханной земли, да только не рад он ей был, и поговаривают, что сердце его уже было занято. И каждый вечер подолгу вглядывался он в чащу, а иногда уходил на всю ночь и возвращался только с Зарей-Зареницей, грустный и молчаливый, и строгал вечерами амулеты деревянные, и складывал их в шкатулку резную, и все задумчивей становился день ото дня и год от года,
а однажды ночью ушел в лес, да и не вернулся уже обратно.
Конец.
@темы: BangHyo <3, when my demons hide.
-
-
21.04.2013 в 23:53Всё хорошо будет. У кого-нибудь всё будет хорошо.
-
-
21.04.2013 в 23:57кто знает, может, Дух переродился и Гук ушел к нему?) так что не больно и не грустно.
спасибо за слова)
-
-
22.04.2013 в 00:41Не больно - да. Но грустно ) От неизвестности, наверное, грустно.
Тебе спасибо ) И за них, и за слог, и за эмоции. За меткий удар в сердце )
-
-
22.04.2013 в 11:45И я уже не верю в хорошее. Не могу.
И сердце Банг Енгука разбивается.
Разбилось.
-
-
22.04.2013 в 11:56