in peace - vigilance, in war - victory, in death - sacrifice!
Когда он зажимает нож в ее руке, он, наверное, даже знает, на что идет. Или нет. Ему не хочется думать - планомерное вонзание острого кончика в тонкие девичьи пальцы оказывает общее умиротворяющее воздействие. Это как метроном, тик-так, вжих-вжих. Пожарская корчится и молчит, упрямая девчонка, вздрагивает, смеется хрипло, мелет чушь про отпуска. Викторин скучает - кто она там, степнячка? Пихтка? Почему-то в голове кружит стереотип, что пихты веселые и пьют.
Веселиса, в противовес своему имени, злая и быстрая, как загнанный зверек. И она не пьет. Никогда и не из чьих рук.
Викторин не пробовал предлагать - за Каховским наблюдал, сердобольная душа. Ну, и на такую душу находятся жополизы типа Кандида.
Пожарская вдруг крепче сжимает нож и делает безумный рывок, врезаясь затылком в челюсть Викторина. Олымский тут же фиксирует вторую руку, но не успевает за первой - после долгих десяти секунд очень тихой и страшной борьбы Лиса изворачивается и вонзает нож в бедро Олымского, отталкивая его. Падая, тот сносит стул, на грохот тут же врывается Каховский и стреляет прежде, чем успевает спросить "чтоувастут".
Лиса корчится на полу - снова без звука, только пальцы скребут по бетону с отвратительным звуком ломающихся ногтей. Левая нога неестественно дергается, а на месте колена - кровавые лоскуты и отчетливая дырочка от пули. Удивительно, что ее так хорошо можно рассмотреть, с какой-то чудовищной отстраненностью думает Викторин, наблюдая, как упрямая Лиса дотягивается и снова сжимает выроненный нож, полная нечеловеческой и нелогической злобы.
Или обиды?
Он размахивается и опускает приклад табельного ей в основание черепа - хрустит и Пожарская обмякает на полу. Сепгей Борисович (ничего себе, и он тут?) что-то сдавленно причитает сквозь зубы, забавный тип. Не гэбня, а блядский цирк. Олымскому все равно - в данный момент, во всяком случае. Ему хотя бы перебинтовали с обезболивающим: из заключенной №66577 Любимый достает пулю голыми пальцами и скальпелем (с каким-то детским любопытством, а что будет-то?).
Ничего не будет - Лиса приходит в себя и бьется затылком об пол в судороге. Сепгей с видимой жалостью вкалывает обезболивающее - еще бы, продукт переводить.
...Когда ее утаскивают по коридору, вывернув запястья искромсанных рук, она плюет в него и смеется. Отбивается, рычит, выкрикивает отрывистое "Мудаки!", "Шавки режима!", "Уроды!". Нога с окровавленной штаниной волочется за ней, как пришитая; Лиса бледная от боли и глаза у нее очень зеленые.
Викторин думает, что когда глаза из темных вдруг так светлеют - это от страха. И от шока. Иногда.
Страшно, а?
Мне тоже страшно.
Бесят такие - злые и выходящие из себя всегда как-то "вдруг". Перестрелял бы всех к Лешему.
Вообще всех.
Веселиса, в противовес своему имени, злая и быстрая, как загнанный зверек. И она не пьет. Никогда и не из чьих рук.
Викторин не пробовал предлагать - за Каховским наблюдал, сердобольная душа. Ну, и на такую душу находятся жополизы типа Кандида.
Пожарская вдруг крепче сжимает нож и делает безумный рывок, врезаясь затылком в челюсть Викторина. Олымский тут же фиксирует вторую руку, но не успевает за первой - после долгих десяти секунд очень тихой и страшной борьбы Лиса изворачивается и вонзает нож в бедро Олымского, отталкивая его. Падая, тот сносит стул, на грохот тут же врывается Каховский и стреляет прежде, чем успевает спросить "чтоувастут".
Лиса корчится на полу - снова без звука, только пальцы скребут по бетону с отвратительным звуком ломающихся ногтей. Левая нога неестественно дергается, а на месте колена - кровавые лоскуты и отчетливая дырочка от пули. Удивительно, что ее так хорошо можно рассмотреть, с какой-то чудовищной отстраненностью думает Викторин, наблюдая, как упрямая Лиса дотягивается и снова сжимает выроненный нож, полная нечеловеческой и нелогической злобы.
Или обиды?
Он размахивается и опускает приклад табельного ей в основание черепа - хрустит и Пожарская обмякает на полу. Сепгей Борисович (ничего себе, и он тут?) что-то сдавленно причитает сквозь зубы, забавный тип. Не гэбня, а блядский цирк. Олымскому все равно - в данный момент, во всяком случае. Ему хотя бы перебинтовали с обезболивающим: из заключенной №66577 Любимый достает пулю голыми пальцами и скальпелем (с каким-то детским любопытством, а что будет-то?).
Ничего не будет - Лиса приходит в себя и бьется затылком об пол в судороге. Сепгей с видимой жалостью вкалывает обезболивающее - еще бы, продукт переводить.
...Когда ее утаскивают по коридору, вывернув запястья искромсанных рук, она плюет в него и смеется. Отбивается, рычит, выкрикивает отрывистое "Мудаки!", "Шавки режима!", "Уроды!". Нога с окровавленной штаниной волочется за ней, как пришитая; Лиса бледная от боли и глаза у нее очень зеленые.
Викторин думает, что когда глаза из темных вдруг так светлеют - это от страха. И от шока. Иногда.
Страшно, а?
Мне тоже страшно.
Бесят такие - злые и выходящие из себя всегда как-то "вдруг". Перестрелял бы всех к Лешему.
Вообще всех.
-
-
06.11.2016 в 23:40Вообще всех.
-
-
06.11.2016 в 23:56